Алексей Дельнов - Китайская империя. От Сына Неба до Мао Цзэдуна

Москва была вынуждена придерживаться такой оборонительной стратегии переговоров: в условиях готовящейся войны с Крымским ханством не было возможности вести полномасштабную войну еще и за тридевять земель.

Переговоры начались в августе 1689 г. в Нерчинске – туда прибыли и китайские великие послы. В русском стане колоритной фигурой был ведавший вопросами безопасности боярский сын Демьян Многогрешный – в недавнем прошлом гетман Запорожского казачьего войска и Левобережной Украины. Обвиненный в измене, он был приговорен к смертной казни, замененной на ссылку в Сибирь. Еще год назад он содержался в иркутской тюрьме – и вот теперь ему было доверено охранять участников такого важного мероприятия (в 1696 г. Многогрешный постригся в монахи – в каковом звании закончил свои дни в 1701 г.).

Переговоры велись с помощью переводчика на латинском языке. Интересны были толмачи китайской стороны: одетые совершеннейшим образом на маньчжурский манер, с выбритыми макушками и со штатными косицами – это были отцы-иеузуиты француз Жербильон и испанец Перейра, находящиеся на китайской службе.

Китайская исходная позиция была крайне жесткой: «Поднебесная до Байкала». Было выдвинуто и историческое обоснование: те земли еще во времена Александра Македонского были владениями монгольских ханов, а монголы – подданные китайского императора. Про Амур и говорить нечего – русских там раньше сроду не бывало.

Головин возражал, что со времен Александра Македонского карта мира перекраивалась не раз. Земля же, на которой стоят Нерчинск, Албазин и другие русские укрепленные городки, владением Поднебесной никогда не была, а кто, кому и когда платил дань – вопрос слишком скользкий.

Переговоры осложнялись тем, что китайцы постоянно намекали на близость своей военной силы – их войска, действительно очень быстро могли подойти опять к Албазину, русские же стояли гораздо дальше. Просматривалась и еще более близкая угроза: довольно давно уже признавшие себя российскими подданными буряты, проживавшие возле Нерчинска, сейчас очевидным образом клонились на китайскую сторону, и их конные разъезды уже присоединялись к китайским. Демьян Многогрешный пытался и угрозами, и уговорами призвать их к порядку, но это не удавалось, потому что сил у него было маловато.

Не будем вдаваться во все подробности переговоров – Головин сумел завершить их только на «последней линии», обозначенной московскими инструкциями. Албазин подлежал разрушению, а область, где он находился, объявлялась ничейной землей. Китайцы долго не соглашались и на это, утверждая, что у русских всегда найдутся своевольники, готовые вновь отстроить крепость и вопреки царскому указу, «своровавши».

Для пользы дела пришлось дать взятку отцам-иезуитам, на которую они довольно прозрачно намекнули в записке на французском языке, прося прислать им «соболей, горностаев, лисиц черных на шапки, вина доброго, кур, масла коровья». Чтобы все выглядело благопристойно, в ответ они подарили русским дипломатам две готовальни, два портрета французского короля на бумаге и книгу с гравированными видами «французского короля Вирсалии».

Когда перешли к уточнению границы, относительно многих участков сделать это смогли только очень приблизительно, с использованием формулировок вроде той, что реки, текущие от подножий такого-то горного хребта на полдень – китайские, а на полночь – российские. Иначе и быть не могло – места это были малоисследованные, подробных карт не существовало. Поэтому в дальнейшем не раз возникали споры, выдвигались территориальные претензии – особенно во время памятных событий 60-х годов ХХ века. Но значительная часть границы по Нерчинскому договору получила вполне зримую линию размежевания – Амур в нижней и средней части его течения.

При жизни Канси Поднебесную еще дважды посещали русские посольства. В 1692 г. в Пекин прибыл датчанин на русской службе Елизарий Избрант. Помимо вручения царской грамоты, он имел немало других поручений: добиться выдачи русских пленников, а также перебежчиков из числа сибирских инородцев, договориться о постройке в Пекине православного храма и о развитии торговли. В Москве полагали, что было бы неплохо, если китайские купцы закупали бы «русских и немецких товаров» не менее чем на тысячу пудов серебра в год, а сами продавали бы «дорогие камни, пряные зелья и всякие коренья».

Избрант, следуя, очевидно, полученным в Москве инструкциям, не стал вступать в спор по поводу порядка передачи царской грамоты и отдал ее придворным мандаринам. А те вскоре объявили ему большое недовольство богдыхана: титулы русских царей (считавшихся соправителями Петра и Ивана) были указаны выше, чем титулы Сына Неба. Выговором дело не ограничилось – послу велели забрать обратно и грамоту, и привезенные подарки. Датчанин было отказался, но ему пригрозили, что в противном случае грамоту выбросят, а его самого буквально взашей выдворят из Поднебесной. К сказанному было прибавлено, что его богдыханское величество не желает заводить ссору, а потому отправит с послом свою грамоту. Но в ней, вместо положенной на Руси титулатуры ее повелителей – с царем таким-то и таким-то, великим князем таким-то и таким-то и «протчая-протчая-протчая» – в обращении будет значиться только «Белым царем». Избрант отказался принять такое послание.

Император Канси

Все же его допустили до очей Сына Неба («лицо мунгальское, усы немалые, борода небольшая, черная» – так описал он внешний облик китайского повелителя). Посол поклонился императору по местному обычаю – встав на колени, а тот, в знак особого расположения, через ближнего человека из собственных рук передал ему чашу горячего вина. Затем задал через переводчиков-иезуитов несколько вопросов, вроде того, как скоро можно добраться из Москвы до земель польских, французских и итальянских (ответами было, собственно, две, десять и двенадцать недель).

На этом аудиенция закончилась. Интереса к развитию взаимной торговли при китайском дворе, по обыкновению, не проявили. Другие вопросы – о строительстве церкви в Пекине, о возврате пленников, о выдаче перебежчиков тоже повисли в воздухе. Удалось только, щедро подмазав отцов-иезуитов, выведать, что никаких враждебных намерений по отношению к московскому государству император Канси не имеет.

В 1719 г. в чине полномочного посланника ко двору китайского императора прибыл лейб-гвардии Преображенского полка капитан Лев Измайлов. На дворе был уже восемнадцатый век, и русский посол представлял теперь совсем другое государство – не раз опробовавшее свою силу и знающее себе цену. Знали ее и в Пекине. Толкотни по поводу величания монархов на этот раз не было. В привезенной грамоте указаны были только титулы богдыхана, а русский самодержец ограничился собственноручной подписью, которая говорила сама за себя – «Петр». Просто и со вкусом. Посол же в своих речах величал своего государя императором – хотя этот титул русский царь принял только два года спустя.