Василий Сталин - «От отца не отрекаюсь!» Запрещенные мемуары сына Вождя

Было время, еще до суда, когда я совсем разочаровался в людях. Думал, что кроме себя самого больше никому верить никогда не стану. Кому можно верить, если ближайшие соратники отца отравили его, а меня посадили за решетку и собираются судить за преступления, которых я не совершал? Но этот период неверия никому быстро прошел. Нельзя жить, никому не веря. Надо верить людям, но верить с большим разбором. Надо помнить, что некоторые негодяи умеют притворяться настолько хорошо, что могут обмануть даже очень проницательных людей, таких как мой отец, не понимаю, как отец мог позволить удалить от себя таких преданных ему людей, как Власик и Поскребышев. Или все-таки то была хитрая тактическая комбинация отца? Он хотел нанести сокрушительный удар по всем разом, но не успел этого сделать? Уверен, что в его личном архиве могли остаться документы, проливающие свет на многое. И уверен, что они давным-давно уничтожены. Я пытался навести справки в ЦГИАМ [162], где у меня нашлись знакомые, но к тем фондам, которые мне были нужны, доступ только по особому распоряжению. Когда-то я был уверен, что отец оставил мне письмо, которое должно объяснить все то, что происходило в последний год моей жизни. Передал кому-то из верных людей, с тем, чтобы письмо вручили мне после его смерти. Ничего мне никто не вручил. Могли, конечно, зная, что я в тюрьме, отдать письмо Светлане, но это то же самое, что выбросить его. Сестра сделала свой выбор и будет неукоснительно следовать ему. Предательство – это путь, на котором обратной дороги нет. Нельзя быть «бывшим предателем». Предательство не прощается, его нельзя забыть. Раз предав, человек вынужден предавать еще и еще. Больно за отца. Он так любил Светлану. Разве он мог подумать, что она окажется в стане предателей, чернящих его светлую память. Вот за Светлану мне обидно. Обидно, что она моя сестра. Обидно, что в отношении ее отец ошибался. Обидно и больно, что у меня больше нет сестры. Но в глубине души теплится надежда на то, что однажды Светлана придет ко мне и попросит прощения за все, что она натворила после смерти отца. Я только что написал, что предательств не прощается, что предателю нет пути назад, но я знаю, что если Светлана раскается искренне, то я ее прощу. Прощу и попрошу искупить свою вину перед отцом честностью и правдой. Но она не придет. Светлана не такая. А жаль.

Что же касается обид, то они до хорошего не доводят. Вспомнилось, почему отец снял Жукова с должностей Главнокомандующего Сухопутными войсками и замминистра Вооруженных Сил. Главная причина заключалась не в том, что Жуков присваивал себе разработку операций, к которым на самом деле не имел никакого отношения, и не в том, что он слишком вольно обращался с трофейным имуществом. Главной причиной стала обидчивость Жукова. Замечания, которые делал ему отец, Жуков обсуждал с другими, в частности с Василевским [163]. Не опытом делился, а именно что жаловался на то, как несправедлив к нему отец. Это-то его и погубило. Отец считал, что обижаются только слабые и неумные. Когда мне становится обидно, я вспоминаю вот эти слова отца: «Коммунистам некогда обижаться, им надо бороться и побеждать».

Инициатива бывает хорошая и плохая, нужная и не нужная. Отец не любил бездумного исполнения приказов. Я этого тоже не люблю. Бездумный исполнитель никогда ничего толком не сделает. Только все испортит. Особенно о дисциплине тоже забывать не следует. Я старался окружать себя людьми, которые четко понимают, где заканчивается инициатива и начинается дисциплина. На первый взгляд все просто. Обозначь границы «от» и «до» и требуй их соблюдения. Однако не все так просто. Как в воздушном бою. Без дисциплины бой непременно будет проигран. Без инициативы тоже. Я старался всячески поощрять инициативу летного состава. С двумя оговорками. Понимай, зачем, с какой целью ты это делаешь. И помни, что ты не один, что у тебя с товарищами общая задача. Не проявляя инициативы, не станешь настоящим летчиком. Вообще никаким специалистом не станешь. Я таким летчикам, которые не проявляли инициативы, советовал переквалифицироваться в вагоновожатые. Трамвай по рельсам ездит, остановки размечены. Думать не надо. Знай себе тормози да трогай. Тех, кто очень уж зарывался, осаживал. Тут тоже тонкость. Различать надо, когда летчик горяч и увлекается (сам такой) и когда он гонится за личным счетом. Горячность в бою на пользу, ее только правильно отмерять надо, как доктор лекарство. А вот из индивидуалистов, мы их еще называли «кустарями-одиночками», толкового летчика не воспитать, как не старайся. И гибли они чаще других. Одиночка в небе – легкая добыча. Жизнь штука сложная. И головой думать надо, и правила соблюдать. Как говорил Коля Гулаев [164], устав, помноженный на здравый смысл, равняется победе. Раз уж вспомнил про Колю, то расскажу одну историю. Коля – летчик, как раньше говорили, божьей милостью. Мы между собой звали его «вторым Чкаловым». Кроме того, Коля хороший товарищ, свойский, добродушный парень. Летом 44-го Колю, только что оправившегося от ранения в руку, и еще нескольких летчиков вызвали в Москву награждать. Коля тогда получил свою вторую Золотую Звезду [165]. После вручения наград, как и положено, устроили банкет. Ребята на радостях хорошо выпили. Вернувшись к себе в горкомовскую гостиницу [166], они по ошибке поднялись вместо второго этажа на третий. Зашли в «свой» номер, а там сидят посторонние люди. Мало того что сидят, они еще и уходить никуда не собираются. Ребята, несмотря на сопротивление, выставили нахалов в коридор. Кому-то глаз подбили, кому-то нос расквасили, не без этого. Шум был большой, на всю округу. Администрация вызвала милицию. Разобравшись, ребята извинились за вторжение, предложили пострадавшим выпить мировую. На их несчастье, пострадавшие оказались турецкими коммунистами и очень обидчивыми людьми. Пить они отказались, извинений не приняли, нажаловались в ЦК. Мол, мало того что нас на родине преследуют, так еще и в Москве бьют. Турецкое посольство, закрыв глаза на то, что пострадавшие были коммунистами, которых в Турции жестоко преследовали, ухватилось за происшествие и попыталось раздуть дипломатический скандал. Разве капиталисты могут упустить случай лишний раз обвинить в чем-то Советский Союз? Турки ради того, чтобы скандал был погромче, были готовы объявить своих пострадавших земляков дипломатами. Закрыв глаза на то, что те на самом деле коммунисты. Посол обратился в наркомат иностранных дел к Молотову. Отцу о происшествии одновременно доложили из двух наркоматов [167]и из ЦК. Факт налицо, крыть нечем. Вломились наши летчики пьяные в номер к турецким товарищам и устроили там погром. Что спьяну – это не оправдание. Отец в таких случаях говорил одно: «Не умеешь – не пей». Сам он никогда не напивался. Веселел только немного. Отец поручил главкому ВВС Новикову наказать виновных. В таких вот случаях и проявляется истинное лицо человека. Наказать, конечно, следовало, но наказание наказанию рознь. Новиков был штабист, а не летчик. В авиацию он пришел командовать после академии. Оттого, наверное, и не понимал, что такое быть боевым летчиком. И ценности таких асов для фронта тоже не понимал. Выполняя приказ отца, Новиков перегнул палку. Пообещал перевести всех в штрафные части в пехоту. Такое наказание полагалось трусам, уклонявшимся от боя с противником. Оно означало верную смерть, потому что пехотинец из летчика никакой. Нас, конечно, в авиашколе учили окапываться и в атаку ходить, но учили чисто для проформы. Раз военный, то должен иметь представление. Наказание было слишком жестким, если не сказать жестоким. Ребята, в том числе и Коля, такого не ожидали. Думали, что в худшем случае снимут с них по звездочке [168]. Новости в авиации разносятся быстро, тем более такие. Пришлось мне обратиться к отцу и рассказать о том, что творит Новиков. «Я смотрю, что у вас в авиации круговая порука, один хулиган другого защищает», – сказал отец, намекая на мою прошлогоднюю рыбалку. Но особой сердитости я в его голосе не услышал и понял, что ребята в штрафбат не попадут. Началось дело неожиданно плохо, а закончилось неожиданно хорошо. Ничего ребятам не сделали, даже выговоров не объявили. Только Коле, который почему-то считался зачинщиком, Новиков пригрозил. Сказал, что, пока он жив, Коле больше ни одной награды не видать, как своих ушей. Косвенно Новиков свое обещание выполнил или то было совпадение. Через полтора месяца Колю отправили учиться в академию, и на том война для него закончилась. Что же касается баланса дисциплины и инициативы, то именно их правильное сочетание помогло Коле одержать свою знаменитую победу на Пруте. Колина шестерка на подлете к нашим позициям разгромила группу вражеских бомбардировщиков, шедших под прикрытием. Превосходство в численности немцам не помогло. За считаные минуты было сбито 11 немецких машин, остальные успели удрать назад. 5 из этих 11 сбил Коля.