Коллектив авторов - Новая история стран Азии и Африки. XVI–XIX века. Часть 1

Концепция «прямого управления» была довольно быстро «исправлена», так как ни разрушить полностью традиционное общество, ни превратить население колоний во «французов» было невозможно. Более того, в ряде колоний, например, в Алжире, французские власти постарались приспособить к своим нуждам местные феодальные и общинные институты, религиозные братства, сотрудничали с местной элитой, раздавая ей чины, ордена, разные привилегии. Но все же результатом применения концепции «прямого управления» было более быстрое преобразование социальных структур в колониях Франции и массовое распространение там образования на французском языке. Фактически был воспитан значительный слой людей, полуассимилированных французским влиянием, хорошо знакомых с языком и культурой Франции. Это позволило колониальным властям использовать данный факт в своей политике и пропаганде, делая упор (особенно после 1870 года) на «цивилизаторскую миссию» Франции в колониях и на ее приверженность «идеалам свободы, равенства и братства», рожденным Великой французской революцией 1789 г. На очень значительную часть интеллигенции колоний, окончившей французские школы и университеты, подобная пропаганда действовала всегда эффективно. Но это было типично скорее для второй половины XIX в. Что же касается предшествовавших двух-полутора столетий, то тогда ставка делалась, в основном, на силу, как и у прочих колонизаторов. Более того, известно, что Наполеон Бонапарт, придя к власти, восстановил рабство во французских колониях, отмененное якобинцами.

Практика иных государств Запада, обратившихся к колониализму в XIX в. (Бельгии, Италии, Германии, США) ничего нового, в основном, не привнесла. Англия и Франция так и остались наиболее крупными в мире колониальными державами, своего рода законодателями и учителями колониализма. Причем их практика и политика, а иногда откровенное давление и вмешательство, прямо влияли на государства Востока, формально избегавшие колониального порабощения. Так, в частности, совместный нажим США, Англии, Франции, России и Голландии в середине XIX в. придал новый стимул шедшим в Японии с XVII в. процессам развития товарно-денежных отношений, росту городов, уже в XVIII в. вобравших в себя до 15 % населения, усилению купечества и ростовщичества в условиях самоизоляции страны, заимствованию западной техники (прежде всего военной) и расширению хозяйственно-предпринимательской деятельности феодалов (особенно низшего самурайства).

«Открытие» страны под нажимом держав резко увеличило внешнеторговый оборот и производство товаров для мирового рынка, чему способствовали островной характер Японии и налаживание ею связей, в сущности, со всеми ведущими торговыми государствами мира. Вместе с тем всю страну охватило возмущение изжившим себя режимом сёгуната. Против него и за «изгнание варваров», т. е. иностранцев, объединились непрерывно восстававшие крестьяне и городская беднота, обнищавшее самурайство (чье благосостояние зависело от богатства государства) и не выдерживавшее конкуренции с «варварами» купечество. Все это сделало возможным «реставрацию Мэйдзи» (т. е. «эру просвещения» императора Муцухито в 1868–1912 гг.). По сути, это была настоящая революция, хотя и весьма протяженная во времени, когда примерно в течение 5 лет после свержения сёгуната и восстановления власти императора были ликвидированы оковы средневековья в стране: княжества, цехи и гильдии ремесленников и торговцев, привилегии сословий. Важно было, что среди аристократии и самурайства очень многие лица были связаны с предпринимательской деятельностью и заинтересованы в ликвидации всех барьеров на ее пути. Свобода торговли, передвижения, эмиграции, свобода выращивания без регламентации любой сельскохозяйственной культуры, новая система просвещения, которая привела за 16 лет к массовой грамотности населения, создали базу нового общества Японии, во многом обусловив ее отличие от других стран Востока.

В кратчайшие сроки в стране появились железные дороги и телеграф, современные флот и промышленность, оптимальная структура низшей, средней и высшей школы, обеспечивавшая страну вполне подготовленными кадрами для экономики, науки и войны. Последнее обстоятельство оказалось немаловажным, так как купля – продажа земли и распад общины способствовали обезземеливанию крестьянства и созданию большой армии незанятого населения как в деревне, так и в городе. Ограниченность внутреннего рынка, сохранение помещичьей собственности, в том числе – «новых помещиков» из ростовщиков и разбогатевших крестьян, сужала возможности трудиться для большинства «лишних» людей. В этих условиях введение в 1873 г. всеобщей воинской повинности и начало в 1874 г. сугубо агрессивной политики против Тайваня, Кореи и Китая, были для Японии прежде всего средством ослабления внутренней социальной напряженности, связанной с издержками преобразований эпохи «Мэйдзи». Одновременно внешняя экспансия выбила почву из-под либерального движения, начинавшего раздражать правящие круги, дворянство и крупный капитал, а также – стимулировала промышленное, техническое и военное развитие в интересах этих кругов.

Практически Япония, с ее не утратившим военно-феодального характера «новым» империализмом, была как бы принята в «клуб» колониальных держав и стала активно участвовать в дальнейшем переделе мира на Дальнем Востоке. Но это был тогда единственный пример «европеизации» (пусть неполной) и «обуржуазивания» (тоже не во всем) азиатской страны. Японии как бы исторически «повезло» с ее давними традициями торгово-денежных отношений и хозяйственной инициативности правящего класса в связи с островным положением и более чем двухвековой изоляцией, а также – с наличием глубоких противоречий между западными державами, не сумевшими осуществить в отношении Японии коллективный колониализм. Судьба других стран Востока сложилась иначе.

Например, Иран, формально оставшись независимым, на деле стал объектом англо-французской, а затем англо-русской борьбы. Наплыв британских товаров в конце XVIII в. и в течение всего XIX в. разорил ремесло и мануфактуры Ирана, оставив без работы десятки тысяч мастеров. Страна становилась, в основном, рынком сбыта для иностранных товаров, а в социальной жизни ее городов (как и в соседних странах) большую роль стал играть «базар», т. е. купечество и мелкие торговцы, в меньшей степени – ремесленники, их помощники и подмастерья. Но «базар» был скорее барометром настроений большинства горожан. Решающая же роль принадлежала шаху и его бесчисленной родне, духовенству и феодалам, среди которых наиболее непредсказуемыми были вожди тюркских племен на севере и курдских – на западе Ирана. Благодаря процветавшей в стране коррупции многие из этих вождей, как и другие феодалы и чиновники, легко подкупались англичанами, настраивавшими с их помощью местных шиитов то против России, то против суннитов-османов, то против афганцев, кавказцев и других неиранцев. При этом даже робкие попытки модернизации государственного аппарата и финансов страны, предпринятые умеренным реформатором Мирзой Таги-ханом в 1848–1851 гг., были сорваны англичанами, которые стремились законсервировать страну в отсталом состоянии, свободно маневрируя ее бессильной и продажной верхушкой.