Петр Вершигора - Люди с чистой совестью

- Неужели убит Усач?

Конь дрожит и всхрапывает. Немного успокоившись, нагибает голову и трется мордой о мою грудь.

На мосту горячий бой. Видно, не взяли его с ходу. На насыпь выползли раненые.

- Товарищ подполковник... Вы? Эх, беда. На полном ходу выскочили на мост... А посередь его - такая хреновина...

- Эскадрон напоролся на ежи. Деревянные крестовины. Поставили возы поперек дороги.

- Колючим дротом все опутано...

- Где командир?

- Усатый? Он впереди скакал... Так и влетел через голову коня в эту проволоку...

Ленкин напоролся на баррикаду... Он за ней... между своими и чужими. А по всей этой каше хлестал немецкий пулемет.

Вот когда пригодились роты Матющенки. Это - настоящие пехотинцы. Ужом, по-пластунски, они ползли между повозками, трупами коней. Полетели в воду ежи.

- Карпенко! Огнем поддержать эскадрон!..

Но Карпенко и сам уж догадался. Его минометчики наладили свою "карманную" артиллерию. Были у него особые хлопцы - это минометчики ротных минометов. Все ближе и ближе к вспышкам немецкого пулемета подбирались огненные шлепки мин. Пулемет замолк.

Возы, опутанные проволокой, полетели в быстрину Днестра. Еще немного - и путь расчищен. С моста раздался крик Ленкина: "По коням! За мной!" Почти добежав до края, он упал и застрочил из автомата по мечущимся на том берегу врагам. А вдоль настила стучал галопом эскадрон.

Ленкин прижался к перилам моста. Мимо него мелькали и грохотали по доскам копыта коней.

Срывая голос, Ленкин заорал в нашу сторону:

- Карпенко! Прекрати огонь! Мои орлы на этом берегу...

Я отдал Ленкину коня.

- Вот спасибо. Думал - погиб мой Васька.

Следом за промчавшимся эскадроном мимо нас пробежали разведчики Бережного и Черемушкина, веселые и возбужденные. А скромная пехота Матющенки шире расчищала прорыв. Тихо поднимали с моста убитых и раненых и относили в сторону.

Медсестры наложили жгуты, сделали перевязки. Ранен в руку и комбат-три Матющенко.

А назад, к штабу, вихрем пролетел Михаил Кузьмич Семенистый.

- Товарищ генерал-майор! Командир эскадрона приказал вам доложить, что мост взят!

И добавил:

- ...лихим кавалерийским наскоком!

- Так и сказал доложить командир эскадрона? - переспросил Руднев: "лихим кавалерийским наскоком"?

- Нет, это я от себя, - уже тише ответил Михаил Кузьмич. - Не удержався... товарищ комиссар, - добавил он виновато.

Он знал - не любит комиссар пышных слов. Не хочет смышленый Семенистый подводить своего любимого командира.

Позади уже слышна команда. Затарахтели колеса. Обоз двинулся по занятому мосту через Днестр.

Я вспомнил мельком прочитанные в дневнике Руднева слова: "А люди все идут и идут... Вот уже два года, не имея ни крова, ни землянок. Идут все вперед".

Вот они идут через Днестр. Он бежит, извиваясь, туда, на родину.

Уже светает.

Смотрю вперед: голова колонны с конниками Ленкина исчезла за туманным поворотом извилистой реки. Равномерно проходили возы с боеприпасами, тачанки с ранеными. Они медленно выползали на мост, как бы рождаясь из предрассветной дымки Заднестровья.

Семен Тутученко замешкался на мосту, он собирал трофеи: ящики с гранатами, патроны. Обыскивал убитых по долгу службы: штабной архивариус!

Мы ехали рядом. Всегда веселый Тутученко был сейчас задумчив. Он смотрел на загорающуюся зарю, изредка оглядываясь назад.

- Ты что, Сэмэн? Чего зажурывся?

Взглянув на меня недоверчиво, Тутученко потрепал по ушам своего конька.

- Хотите, скажу. Увидел город. За два года - в первый раз. Это моя стихия. Я ведь архитектор! Я же мечтал строить красивые уютные дома, клубы, театры, парки, санатории, дворцы. Новые советские города.

Солнце выглянуло из-за Днестра. Оно осветило его возбужденное лицо. "Он не пьян ли? - почему-то подумал я. - Да нет, не похоже. Что-то очень нужно высказать человеку".

- Говорят, Киев разрушают. Я знаю его планировку, хотя никогда в нем не был. Я изучил много городов мира; я не заблужусь в Париже, Лондоне, Риме, Венеции, Милане, Генуе - я знаю их планировку до мельчайших деталей. Но Киев! Это же город-сад. Хоть вырос я в Москве, но если останусь жив, то обязательно Киев буду строить! Ох, какие удобные и уютные дома я буду строить. Для наших людей, что идут и едут перед нами... Честное слово, товарищ подполковник, они этого заслуживают!

И снова задумался. Я смотрел, как его руки, руки будущего зодчего, перебирали гриву коня. Дождутся ли они своего дела?

И уже совсем другим, веселым голосом архитектор продолжал:

- ...А на мосту было жарко. Вот еще чего придумала фашистская сволочь... рогатки. Поливал их пулемет жарко. Старшина эскадрона рядом упал. Прямо в сердце. А меня - чиркнула.

Он показал простреленную полу черного клеенчатого плаща.

Воздух сотрясли взрывы.

- Все в порядке. Все наши переправились, - совсем уже весело заключил Тутученко. - Все в порядке. Пускай теперь львовские полицаи сидят на своих рубежах! Пускай...

Люди устали. Но все были возбуждены и веселы. На ходу - разговоры.

Володя Лапин, задержавшийся на мосту со своим отделением, пристроился к штабу. Он торопился рассказать радистке Анютке Маленькой, как брали мост.

А люди все идут и идут.

25

Кроме гитлеровцев и прочей швали, с которой приходилось нам схватываться, был у партизан еще один враг. Руднев называл его: "враг номер два". Выпьет партизан перед боем лишнее, то ли для храбрости, то ли просто подвернулась она, проклятая, не вовремя, и погибнет нелепой смертью. Да оно и понятно. Бежит пьяный человек вперед смелее, но видит врага хуже, глаза у него неверные, внимание рассеяно, слух притуплен. Трудно "под мухой" заметить замаскировавшегося противника. Вот почему называл комиссар водку - "враг номер два".

Особенно требователен он был к командирам. С них взыскивал за пьянку вдвойне.

Когда после боя в обоз санчасти принесли раненого, распевавшего в бреду пьяные песни, судорога гнева исказила лицо комиссара. Он вызвал командира роты и строго ему выговаривал:

- Не командиром тебе быть, шляпа. Не умеешь людей воспитывать. Если у тебя бойцы пьяные идут в бой, значит, трусят. Только трусы хотят водкой одурманить себя.

В дремучем бору, на берегу Днестра, мы хоронили убитых конников Саши Ленкина. Хоронили без слез. Только "мессеры" завывали на этой тризне.

В этот день по просеке медленно проезжали три повозки с ранеными. На четвертой, словно обнявшись, лежали два убитых партизана. Руднев остановил повозку. Он приподнял голову старшины эскадрона Гриши, долго смотрел в его мертвые глаза. Затем, резко повернувшись к уныло стоявшему рядом Ленкину, процедил сердито сквозь зубы:

- Если еще раз от бойца спиртом разить будет, я с тобой не так поговорю! - и пригрозил ему плетью.