Марк Льюис - Империи Древнего Китая. От Цинь к Хань. Великая смена династий

В других своих трудах Цзя И постарался со всей ясностью показать связь между обычаем, законом и судьбой династии Цинь. В главе «Перемены времен» из его трактата Синь Шу он следующим образом объясняет закат традиций циней: «Учитель Шан пошел наперекор ритуалу и долгу, отказался от достойных человеческих отношений и посвятил всю свою душу и сознание захвату чужих земель. За два года подобного поведения властей традиции циней портились с каждым днем. Когда у подданных правителя Цинь подрастали и взрослели сыновья, в богатых семьях их переселяли в отдельные дома с собственным хозяйством, а из бедных семей отдавали в кабалу подмастерьями ремесленников. Если кто-то ссужал его отцу грабли, мотыгу, посох или метлу, все это обставлялось как проявление беспримерного великодушия. Если мать взяла ковш из тыквы, миску, совок или метлу, отпрыски тут же начинали ее бранить. Женщины кормили грудью младенцев в присутствии своего тестя, и, если между женой и тещей сложились натянутые отношения, они постоянно грызлись и обменивались враждебными взглядами. Со своей любовью к маленьким детям и материальным приобретениям, а также презрительным отношением к родителям и неспособностью наладить надлежащие отношения друг с другом они едва отличались от животных» 16.

Здесь реформы Шан Яна послужили развалу семей на отдельные самостоятельные домашние хозяйства, приведшему к обесцениванию родственных связей. Алчность и звероподобная сущность народа цинь, о которых шла речь в трактатах предыдущих авторов как о врожденных качествах характера, упоминаются теперь как о плоде культурного развития, в частности после реформ Шан Яна. Цзя И сетует на то, что его собственная династия Хань позаимствовала эти извращенные циньские традиции 17.

Своеобразный вариант многих из этих идей появляется в трактате Чунь цю Гулян-чжуань («Весны и осени в версии Гуляна»), якобы составленном в период правления династии Хань и тесно связанном с Гуньяном. Автор этого трактата рассматривает циньскую дикость как нечто возникшее на протяжении письменной истории, но он не связывает ее (дикость) с реформами Шан Яна. Наоборот, он ведет ее от безнравственной кампании, устроенной учителем Му в 627 году до н. э. Однако он тоже повторяет предположение Цзя И о том, что провал правления Цинь проявился в расстройстве надлежащих семейных отношений, особенно в сфере воспитания детей и отделении мужчин от женщин 18.

Эти замечания по поводу дикарской, отсталой и чужеродной культуры циней можно было трактовать просто в рамках возникновения полемики с критикой этого государства после того, как оно стало доминирующей державой в их регионе. Однако по разрозненным свидетельствам из традиционных текстов, наряду с недавно обнаруженными материалами, можно предположить, что в тот же самый период сами правители Цинь смирились с таким навязанным образом их государства, отличного от государств Великой Китайской равнины и враждебного им. Таким образом, обвинение автора Чжаньго це народа цинь в том, что он был врагом «всех под Небесами», фигурирует также в первой главе философского трактата конца периода Сражающихся царств учителя Хань Фэя ( Ханьфэй-цзы ). Но так как текст этот представлен как речь Хань Фэя, адресованная царю Цинь (в свое время провозглашенному первым китайским императором), становится ясно, что уважаемые авторы трактатов осознавали, что представители династии Цинь не возражали, а возможно, даже гордились враждебным восприятием их государства извне 19.

Более широко известным свидетельством осознания цинями самости их государства считается оценка циньской музыки китайским государственным деятелем по имени Ли Сы. Как иноземный государственный служащий, назначенный главой правительства при дворе Цинь, Ли Сы, приводя доводы против предложения выслать иностранцев, предлагает в качестве прецедента якобы заимствование цинями музыки других народов: «Истинные звуки народа цинь предназначены для восхищения слуха и представляют собой протяжное пение звука у-у, сопровождаемое ударами по кувшину для воды и стуком по миске, бренчанием на цитре и похлопыванием по бедру. Музыка народов Чжен и Вэй, Санцзянь, Чжао, Юй, У и Сян — это музыка чужеродных государств. Но теперь вы перестали ударять по кувшинам для воды и стучать по мискам, чтобы наслаждаться музыкой народов Чжэн и Вэй; не говоря уже о бренчании на цитре и похлопывании по бедру, чтобы перенять музыкальное искусство у Чжао и Юй». Так как приведенный выше комментарий прозвучал в контексте увещевания, адресованного двору Цинь, упоминание «музыки чужеродных государств» совершенно очевидно не содержало обиды, как это изображено в эпизоде из предыдущего века. Тот факт, что Ли Сы и циньские придворные единодушно признают ложность утверждения, будто музыку центральных государств они переняли совсем недавно, служит поводом для предположения о том, что цини гордились своей предполагаемой культурной самостью. По заурядной натуре «настоящей» музыки циней можно к тому же предложить существование некоторой гордости по поводу простонародных, местечковых обычаев, противопоставленных рафинированной музыке двора 20.

Внешнее разделение между культурой цинь и культурой других государств продемонстрировано в нескольких циньских документах, как официальных, так и личных, обнаруженных в захоронениях. В тексте, обнаруженном в Шуйхуди на месте захоронения местного чиновника, служившего в области Чу, говорится: «В древние времена у всех народов сложились свои местные обычаи, поэтому они по-разному оценивали все, что им выгодно, что им нравилось или что они ненавидели. Народу от всего этого проку никакого не было, да и государству на пользу не шло. По этой причине мудрые цари разработали законы и меры, предназначенные для исправления и очищения их народов, для приведения их нравственности к норме и устранения злых традиций… В настоящее время действуют необходимые своды законов и декреты, но народу до них нет дела. Местный обычай, под властью которого находится распущенный народ, никуда не делся, то есть освященные правителем законы никто не выполняет» 21.

Такое противопоставление просвещенным законам правителя невежественных правил, закрепленным обычаем, служит указанием на трудности, стоявшие перед центральным правительством Цинь в навязывании своей воли влиятельным местным кланам и народам завоеванных территорий 22. Таким аргументом предполагается существование культурной бездны между народом цинь и племенами царства Чу (которое не относилось, по общему признанию, к центральным государствам).

Новые доказательства находим в письмах, которые отправили родственникам призванные в армию Цинь, найденных в другом захоронении, относящемся к тому же самому периоду и расположенном в том же месте. Автор одного из писем жалуется на то, что местные жители на этой недавно покоренной территории не повинуются оккупационным войскам. Он предупреждает получателя его письма не ездить на эти «новые территории», которые населяют «разбойники». О такой взаимной враждебности также упоминается в дошедших до нас литературных источниках, таких как в пророческом высказывании о том, что, «даже если в царстве Чу останется всего лишь три семьи, это будут подданные Чу, которые разгромят Цинь». Такие чувства обнаруживаются в случае любой военной оккупации, но они, несомненно, во многом служат усилению ощущения того, что эти две стороны (завоеватели и завоеванные народы) относятся к чуждой и враждебной культуре 23.