Виктор Петров - Страх, или Жизнь в Стране Советов

Боялось «всевидящее око» любого массового скопления людей, например в театре. В центральном проходе в одном из первых рядов обязательно было место для «представителя» или «сотрудника». Они не пропускали ни одного спектакля и всегда заходили в зал, когда уже погаснет свет. Вдруг артист со сцены вместо монолога Гамлета крикнет: «Долой советскую власть!» Тут же эта власть и рассыплется. Надо охранять. Так ОНИ нас боялись. Ничего не помогло.

Чаще всего в командировки мы ездили в Москву и обычно останавливались в гостинице «Россия». Там несколько тысяч номеров, и остановиться было нетрудно. Очень быстро мы заметили одну интересную деталь: на столе у каждой дежурной лежала шахматка с номерами комнат, чтобы иностранец, не зная языка (а наши тоже не знали иностранного), мог ткнуть пальцем в нужный номер и ему выдадут ключ. Но вот что интересно: часть этих номеров была заштрихована, а часть — белая. Мы сразу догадались, что так у них отмечены номера с подслушивающей аппаратурой. Однажды такой номер достался почему-то нашему человеку, а тут вдруг приехал иностранец, а свободных номеров с подслушкой нет. Нельзя же оставить его без контроля. Администрация решила переселить нашего человека в обычный номер, в точности такой же, как у него сейчас, но без подслушки. Киношник все сразу понял, но решил поиздеваться над ними. Он долго их пытал, чем отличаются эти два совершенно одинаковых номера?

А со мной в этой гостинице был такой случай. Однажды я взял себе одноместный номер, а такие номера берут себе в основном для того, чтобы приглашать к себе девушек для известной потребности. А я к себе никого не пригласил и уже лег спать, как вдруг меня поднял телефонный звонок. Незнакомый мужской голос насмешливо спросил:

— Ну что!? Так и будешь всю ночь один, без бабы?

И повесил трубку. Я все понял: мало иностранцев, нет антисоветских разговоров, следить не за кем, вот и развлекаются ребята из компетентных органов тем, что слушают «звуки любви» в номерах. Бесплатная аудиопорнография прямо по месту службы.

Интересно, сколько таких дармоедов было только в одной этой гостинице.

У любого государства есть и должны быть свои секреты, но у нас секретность была доведена до полного абсурда. Больше всего от этого страдали мы — киношники-документалисты. Было огромное количество запретов. Нельзя, например, снимать мосты, т. е. по частям можно, а целиком нельзя. Правда, на ленинградские мосты это не распространялось. Ничего нельзя было снимать с верхних точек без специального разрешения.

Еще смешной факт: снимая внешний вид завода, нельзя было показывать все заводские трубы. То есть одну трубу снять можно и даже две, но непременно не все сразу, чтобы возможный противник не мог вычислить по трубам мощность завода.

На студию иногда приходили секретчики и рассказывали, чего нам нельзя снимать. Мы спрашивали, почему так много засекречено, а нам отвечали, что реально секретных объектов только один из ста засекреченных, но наш противник (везде-то у них противники) не знает, какой именно объект по-настоящему секретный, и не знает поэтому, где надо шпионить. Вот такая философия.

Когда страна готовилась отметить 30-летие со Дня Победы над Германией, секретчик нам сказал, чтобы на встречах ветеранов ни в коем случае не снимать таблички с номерами воинских подразделений, частей и соединений. Эти номера все еще были секретными. Они, что, хотели вернуться на машине времени в 1945 год и теми же войсками продолжить боевые действия? Полный абсурд, но в такой стране мы жили.

Как офицер запаса я часто проходил переподготовку в военных училищах. На занятиях нам всегда рассказывали о тактико-технических данных нашего вооружения, но всегда со словами «по данным американской разведки» или «по данным американской печати». Вероятно, эти данные были весьма близки к истине. Значит, несмотря на всю систему секретности, противник все о нас знает, и мы только усложняем свою собственную жизнь.

Секретными были все статистические и вообще цифровые материалы. То, что публиковалось, — фальсификация, но неизвестно — в большую или меньшую сторону. Но это меня не волновало.

А вот от чего страдал я лично — это секретность топографических карт. Были засекречены все карты, даже такие мелкомасштабные, как 25 км в 1 см. Засекретили даже дореволюционные карты!!! Работники отдела картографии Публичной библиотеки со слезами рассказывали, как однажды сотрудники «органов» изъяли и увезли около половины ценнейших фондов. Наверняка, сожгли. Где им их хранить.

А на картах, которые публиковались, мало того, что были сплошные пустые места, — так вносились умышленные искажения.

В атмосфере недоверия и шпиономании, которые царили в стране, советские туристы тщетно пытались ориентироваться на местности по картам, так как изменялось местонахождение населенных пунктов, передвигались дороги и реки, разворачивались городские районы, неправильно указывались улицы и дома. Кому это все было нужно? Ветераны войны рассказывали, что у немцев карты были гораздо лучше наших и наши офицеры предпочитали пользоваться трофейными картами.

А уж дореволюционные карты наверняка есть в любой крупной библиотеке мира. Значит, секрет не от «вероятного противника», а от нас, советских людей, которых ОНИ боялись больше, чем «американских империалистов». Советскому человеку незачем путешествовать и видеть то, чего не надо. Пусть сидит дома.

Одна из самых секретных сфер — это, конечно, армия, что естественно. Но уж слишком они перестарались — было засекречено абсолютно все, что касалось армии. Приведу один смешной пример. Когда мы снимали документальный фильм о Советской армии, у нас прямо на глазах один танк врезался в другой. И это не в боевых условиях и не на минном поле. После этого полковник, руководивший нашими съемками, заставил всю съемочную группу дать подписку о неразглашении государственной тайны. Мы удивились: что мы видели секретного? Оказалось, что случай с танком свидетельствует о нашей низкой боеготовности. А состояние боеготовности — это большой секрет.

В главе о секретности нельзя не упомянуть об оформлении допуска к работе с секретными документами. Будучи студентом-геологом, я получал такой допуск, так как все карты, по которым мы работали, были секретными. В инструкции, с которой меня ознакомили, было сказано, что запрещается общаться с иностранцами. Я сказал секретчику, что я уже давно переписываюсь с Англией. Что делать? Он посоветовал мне переписку прекратить, но не говорить о причинах и о моем допуске к секретности. Я опять ИХ не послушался: продолжал переписку, но, правда, резко сократил количество писем до одного письма в год.