Коллектив авторов - Новая история стран Азии и Африки. XVI–XIX века. Часть 2

Противостояние достигло своей кульминации в 1810 г., когда ваххабитское войско под командованием самого эмира Сауда проникло в пределы сирийской области Хауран, угрожая Дамаску. Десятки селений подверглись разрушениям, пожарам и грабежам. Гендж Юсеф-паша во главе армии выступил в поход из Дамаска, надеясь нанести ваххабитам решительное поражение в открытом бою. Однако ваххабитский эмир Сауд, оценив значительное численное превосходство армии Юсеф-паши, решил отступить восвояси, так что вооруженного столкновения не произошло. В дальнейшем ваххабитская угроза для Сирии потеряла свою актуальность после того, как правитель Египта Мухаммад Али по приказу султана вторгся в Хиджаз с большим войском и нанес ваххабитам решительное поражение.

Ни в XVIII, ни в первые десятилетия XIX в. Порта не предпринимала шагов по совершенствованию административного управления в сирийских эялетах. Это являлось одним из показателей затяжного кризиса османской государственной системы. Османская правящая верхушка все еще верила в возможность восстановления традиционных устоев османского государства. Вместе с тем, внутри сирийских провинций практически отсутствовали силы, способные стать союзником государства в деле осуществления реформ, будь то в военной или же административной сфере. Местная знать не отождествляла свои интересы с общегосударственными.

Указ султана Махмуда II о ликвидации янычарского корпуса (1826 г.) не вызвал в Сирии открытого противодействия, однако фактически он выполнен не был. Хотя янычары Алеппо и Дамаска и перестали считаться таковыми юридически, реальное влияние янычарских командиров в городской среде не было подорвано. Уже в течение длительного времени они выступали в качестве держателей земельных откупов-ильтизамов и поддерживали тесную связь с торгово-ремесленными корпорациями. В 1831 г. в ответ на распоряжение вали Дамаска Мехмеда Селим-паши о сборе нового чрезвычайного налога в городе вспыхнуло восстание под руководством бывших янычарских офицеров. Губернатор был убит, а его войска с позором изгнаны из города. В то же время восставшие направили покаянную грамоту в Стамбул, прося султана помиловать их и заверяя его в своей преданности. Не имея сил для подавления восстания, центральному правительству пришлось простить участников восстания и отказаться от попыток собрать новый налог в Дамаске.

При сравнительной этнической однородности сирийское общество, по сути дела, являлось поликонфессиональным. Существование многочисленных христианских общин наряду с общинами друзов, шиитов и алавитов в сравнительно мирном соседстве с представителями мусульманского суннитского большинства, а также значительные различия между образом жизни горожан и сельских жителей, кочевников и горцев поражало многих западноевропейских и российских современников. «Едва ли есть страна, которая на столь тесном объеме соединяла бы столько разнородных поколений и различных вероисповеданий, отличающих жителей Сирии», – писал офицер российского генерального штаба П.П. Львов, посетивший Сирию в 30-х годах XIX в. Религиозные различия являлись серьезным препятствием на пути формирования основ национального самосознания. Среди жителей Сирии в целом долгое время отсутствовало четкое ощущение своей территориальной и политической общности. В то же время существовало этническое самосознание, а также осознание принадлежности к таким социальным структурам, как род, племя, сельская или квартальная община, наконец, религиозная община. В целом же в сирийском обществе отсутствовали такие духовные и политические ориентиры, которые были бы способны объединить всех жителей страны без различия вероисповедания и социального положения. Являясь подданными Османской империи, жители Сирии к середине XIX в. в своем большинстве не воспринимали себя в качестве общности и, тем более, нации в европейском понимании этого термина. При сохранении лояльности по отношению к османским властям, представители каждой религиозной общины имели свой собственный взгляд в отношении государства и других общин. Лишь мусульмане-сунниты воспринимали османского султана в качестве бесспорного политического и духовного лидера, в то время как представители других общин ограничивались, в лучшем случае, лояльностью по отношению к центральной власти.

В силу значительных религиозных и социальных различий говорить о культурном единстве Сирии в рассматриваемый период следует с определенной долей осторожности. Индивид ощущал себя в первую очередь членом той или иной религиозной общины, и только потом – представителем той или иной этнической общности. Арабу-мусульманину было гораздо легче найти «общий язык» со своим единоверцем-курдом, чем с арабом-христианином. При этом степень взаимной отчужденности между адептами различных христианских церквей была не меньшей, чем между мусульманами и немусульманами в целом. Залогом сохранения подобной ситуации была система юридически автономных немусульманских религиозных общин ( миллетов ), в значительной степени отвечавшая исторически сложившемуся уровню потребностей общества.

Религиозные различия были не единственным фактором, препятствовавшим духовному единению жителей Сирии. Традиционные различия в правовой сфере существовали на практике и среди единоверцев, например, между горожанами ( балядин ) и сельскими жителями ( фалляхин ). В то время, как городские жители не только в теории, но и на практике подчинялись юрисдикции шариатских судов ( махкама ), население сельских районов традиционно регулировало правовые вопросы преимущественно на основании обычного права. Особая ситуация сложилась в Горном Ливане. К началу XIX в. это был, пожалуй, единственный район на территории сирийских провинций, где личный статус определялся, в первую очередь, не столько религиозной принадлежностью, сколько социальным происхождением. Отношения среди представителей правящей элиты – ливанских эмиров и шейхов, также практически не испытывали воздействия мусульманского права, что позволило даже членам правящего дома Шихаб перейти в начале XIX в. из ислама в христианство.

В остальной же Сирии положение мусульманского большинства по отношению к немусульманскому меньшинству вполне соответствовало традиционному представлению об исламе как господствующей религии. Вне пределов своей религиозной общины – миллета немусульманин, как правило, не имел возможности участвовать в административном управлении. Но в целом сложившийся на протяжении веков порядок не только ограничивал права немусульман, но и защищал предоставленный им мусульманским государством правовой статус, не допуская притеснений на религиозной почве. Произвол османской администрации в значительной степени сводил на нет те преимущества, которыми, в соответствии с нормами мусульманского права и светского законодательства, обладали последователи господствующей религии. В XVIII – первой трети XIX в. система патронажа и коррупции пронизывала сирийское общество сверху донизу. Решение практически любого суда можно было «купить», так что главную роль при решении спорных дел подчас играли деньги, а не конфессиональная принадлежность. К началу XIX в. отношения между мусульманами и немусульманами в Сирии соответствовали принципам мусульманского права, требовавшим от представителей господствующей религии терпимости в отношении «людей Писания». Руководители немусульманских религиозных общин в Сирии обладали значительной властью над своими подчиненными-единоверцами. Патриархи, епископы и раввины, выступая перед властями в качестве ответчиков за поведение своих единоверцев, в свою очередь могли применять к подвластным меры принуждения и наказания. Религиозные различия не препятствовали ни повседневным контактам на деловой основе, ни личной дружбе между представителями различных конфессий. Конфессиональные границы были проведены настолько четко, а вопросы вероисповедания настолько закрыты для широкого обсуждения, что люди могли достаточно свободно взаимодействовать в различных сферах деятельности. Мусульмане и немусульмане в Сирии нередко жили бок о бок и часто даже трудились под одной крышей.