Дмитрий Волкогонов - Триумф и трагедия, Политический портрет И В Сталина (Книга 2)

Возможно, Сталин подумал, что приход к нему почти всех членов Политбюро означает намерение сместить его со всех постов? А может быть, даже арестовать? Ведь это так удобно: все неудачи можно "списать" на одного человека. Он, Сталин, давно убедился, что в любом провале, неуспехе должен быть "козел отпущения". Людям нужно дать возможность выпустить пар возмущения, заклеймить виновного. Но, авторитет Сталина был так высок в глазах его соратников, что, похоже, сама эта мысль не могла прийти им в голову. Даже в состоянии "прострации", по выражению Молотова, Сталин казался им великим. Если бы они читали Н. Бердяева, то могли бы .вспомнить его слова: "Падение человека возможно лишь с высоты, и само падение человека есть знак его величия". Величия, которое они сами создавали "вождю", а теперь хотели, чтобы он остался на прежней высоте и руководил ими.

Ставка, Генштаб пытались на пути немецкого наступления, смявшего Западный фронт, создать .новый рубеж обороны, перебрасывая сюда 13, 19, 20, 21 и 22-ю армии вместе с остатками выходящих из окружения частей. Сталин, терявший самообладание, резко переходивший из состояния апатии в нервное возбуждение, 29 июня дважды неожиданно появлялся в Наркомате обороны. Не. стесняясь в выражениях, обвинял во всем военных руководителей.

Осунувшееся, посеревшее лицо, мешки под глазами, покрасневшими от бессонницы... Сталин постиг наконец всю величину грозной опасности, нависшей над страной и им, "вождем". Если нс предпринять что-то экстраординарное, не мобилизовать все силы, то немцы через несколько недель могут оказаться в Москве. Пожалуй, первые шаги, которые свидетельствовали о том, что Сталин пытался взять в руки не только себя, но и контроль над обстановкой, были для него обычными: он стал снимать с постов военачальников. Когда 30 июня Постановлением Центрального Комитета ВКП (б), Президиума Верховного Совета СССР и Совета Народных Комиссаров СССР было оформлено создание Государственного Комитета Обороны, его возглавил Сталин. В руках Председателя ГКО оказалась необъятная власть. Смертельная опасность, нависшая над Отечеством, требовала концентрации усилий всех и каждого. Первым его шагом на новом посту явилось отстранение генерала армии Д. Г. Павлова от должности командующего Западным фронтом. Вместо него был назначен нарком обороны С. К. Тимошенко. В этот же день генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, командовавший Северо-Западным фронтом, отдал приказ войскам отойти с рубежа реки Западная Двина и занять Островский, Псковский и Себежский укреп-районы. Сталин, как только ему доложили об этом шаге командующего, немедленно отстранил генерала от должности. Новому командующему фронтом генерал-майору П. П. Собенникову передали приказ Сталина:

"Восстановить прежнее положение: вернуться на рубеж реки Западная Двина". Отступающие в беспорядке войска, получив новый приказ, оказались не в состоянии ни наступать, ни обороняться. Противник, почувствовав неразбериху, нанес удар в стык 8-й и 27-й армий и прорвал фронт... Эти сообщения не прибавили уверенности Председателю ГКО/который никак не мог обрести не только душевного равновесия, но и нащупать правильную линию поведения, ту, которая могла бы придать органам стратегического управления так нужные в те драматические дни уверенность, последовательность и продуманность.

Известны рассуждения К. Клаузевица о взаимосвязи опасности и душевных проявлений полководца. В своем трактате "О войне" немецкий мыслитель писал, что ум военачальника работает в стихии опасности. "Человеческой природе свойственно, чтобы непосредственное чувство большой опасности для себя и для других явилось помехой для чистого разума". Но Клаузевиц здесь же добавлял, что у большого полководца, наоборот, стихия опасности обостряет умственные и волевые проявления. "Опасность и ответственность не увеличивают в нормальном человеке свободу и-активность духа, а, напротив, действуют на него удручающе, и потому, если эти переживания окрыляют и обостряют способность суждения, то несомненно мы имеем дело с редким величием духа".

Сегодня можно сказать, что этого "величия духа" Сталин в начале войны, когда оно было так необходимо, не проявил. Многочисленные документы Ставки, датированные концом июня, не зафиксировали для истории каких-либо заметных энергичных мер, шагов, действий Сталина, направленных на решительное овладение положением. Он оказался захваченным потоком крайне неблагоприятных событий. Его несло, как и многих других, в этом страшном русле. Он никак не мог найти точку опоры, встать, распрямиться.

Целая пропасть разделяла его, безгрешного земного бога до войны и растерявшегося "вождя", сознававшего полный крах всех его планов, предположений, стратегических расчетов в течение всего одной недели... Вынести все это оказалось не по плечу даже такой волевой натуре, как Сталин. Вероятно, он ожидал, что недовольство окружения, военного руководства и народа будет обращено против него, главного виновника просчетов неудавшейся "игры" с Гитлером, беспрецедентного ослабления террором кадров армии... Но советский народ оказался выше сведения счетов со своим лидером в дни и часы смертельной опасности. "Величие духа" советского народа было столь высоким, что он не опустился в этот трагический момент до выискивания виновников создавшегося положения. Мудрость народного опыта предоставила это сделать истории. "Доброта русского народа,- писал известный русский философ Н. О. Лосский,- во всех слоях его высказывается, между прочим, в отсутствии злопамятности".

Кульминацией психологического шока Сталина была его реакция на известие о падении Минска. Прочитав утреннюю сводку Генштаба, Сталин уехал к себе на дачу и почти весь день не появлялся в Кремле. К нему отправились Молотов и Берия. Нет данных, о чем говорила "святая" троица. Но Сталин с трудом мог воспринять мысль, что почти через неделю после начала войны столица Белоруссии оказалась под пятой захватчика. И здесь я хотел бы поведать читателю один факт, в достоверности которого у меня не было и нет полной уверенности, но вероятность которого отрицать нельзя.

Во второй половине 70-х, где-то в 1976-м году, я был включен в состав инспекторской группы, возглавляемой Маршалом Советского Союза К. С. Москаленко. Несколько дней мы были в Горьком. Вечерами я докладывал маршалу о ходе проверки состояния партийно-политической работы в инспектируемых частях. После этого несколько раз завязывался разговор о воспоминаниях Москаленко, его взглядах на некоторые вопросы отечественной истории. Однажды во время такой беседы я задал маршалу вопрос, долго мучивший меня:

- Кирилл Семенович, почему Вы в своей книге не упомянули факт, о котором рассказали на партактиве около двух десятков лет тому назад? Вы сами уверены, что это все было?