Герд- Хельмут Комосса - Немецкая карта: Тайная игра секретных служб: Бывший глава Службы военной контрразведки рассказывает.

Изменения в политической верхушке министерства обороны вскоре были использованы некоторыми «деятелями искусства», которые до этого не смогли столь успешно заявить о себе. Было известно, что Хельмут Шмидт очень любил музыку, а вот к изобразительному искусству — живописи и скульптуре — относился неоднозначно. Любовь к музыке была одним из увлечений, которое лично связывало Хельмута Шмидта с генералом Ульрихом де Мезьером. Позже они оба устраивали музыкальные вечера, которые с нескрываемым удовольствием посещали многие гости.

Когда у меня однажды появилась причина обратить внимание генерала на тот факт, что министр повел себя не совсем правильно в отношении него, генерал выпрямился, сидя за своим столом, серьезно посмотрел на меня и сказал: «Но, господин Комосса, такого не может быть. Нет! Министр ведь человек искусства». Что именно думал генерал в этот момент, можно было выразить одним лишь словом: невозможно! Тем не менее это, как и многое другое в министерстве обороны, было возможно. Министр не соврал своему генералу, но и не сказал всю правду.

Во главе министерства был коллегиальный орган, состоящий, как было известно, из министра, трех или четырех статс-секретарей и генерального инспектора. Этот орган был мозгом министерства. Здесь составлялись планы и здесь принимались решения.

На один уровень ниже находилось собрание руководителей отдела, которое собиралось регулярно по понедельникам и в которое входили все руководители отделов или их заместители. В их задачу входило информирование политической верхушки о действиях военных сил.

Эти собрания были крайне интересными. Министр использовал их прежде всего для подготовки к принятию решения. Так как заседания начинались в 9 утра по понедельникам, что для министра было очень рано, вначале обсуждались только незначительные пункты повестки дня. Важные решения подготавливались, а принимались только в присутствии министра, а это, как правило, было поздним вечером. Министр Шмидт был настоящей совой.

Но это вовсе не означает, что министр использовал заседание, длившееся несколько часов, для собственных целей, как в 2005 г. однажды сделал министр внутренних дел Германии Отто Шили. В основном министр назначал заседания, на которых решались вопросы о занятии ключевых постов бундесвера и в итоге принимались решения, на 10 часов вечера. Конечно, этим утверждением я не преследую никаких определенных целей, я просто хочу честно рассказать, как в то время обстояли дела в министерстве обороны при Хельмуте Шмидте.

Эти личные совещания начинались, как я уже говорил, около 10 часов вечера и, как правило, заканчивались не раньше часа ночи. К полуночи внимание генералов уже было рассеянным, в то время как министр, казалось, становился все бодрее и бодрее. Иногда получалось так, что по — настоящему важные решения, такие, как занятие ключевых военных постов, принимались ближе к концу заседания. Иногда случалось и так, что к этому времени генералы уже довольно сильно уставали и ограничивались краткими изречениями. Министр Шмидт, напротив, с наслаждением потягивал ментоловую сигарету и с удовлетворением констатировал согласие всех присутствующих.

«Хельмут Шмидт — человек искусства», — в свое время сказал генеральный инспектор. Действительно. «Человек искусства такого бы не сделал». Так что же такого он все — таки не сделал? Коллегия, о которой говорилось выше, принимала действительно важные решения. Она собиралась втайне. Однажды я не был уверен, в какое время должно начаться заседание. Я зашел в приемную министра и спросил его секретаршу Лизелотту Шмарсоу о времени начала. «В девять часов, — сказала она, — или нет, подождите, в десять тридцать В девять собирается малая коллегия». Конечно, это навело меня на некоторые раздумья. До сих пор генеральный инспектор считал, что он был таким же членом собрания, как министр и его статс — секретари. О существовании «малой коллегии» до этого он даже не подозревал. Тем не менее, когда я ему рассказал об этом, он выдал важное замечание: «Но ведь министр человек искусства. А люди искусства, как давно известно, не бывают лгунами».

Я не знаю, узнал ли генеральный инспектор от кого — либо другого, что и искусствоведы не всегда говорят правду. Я не хотел и дальше портить ту почти идеальную картину, которую генералу обрисовывал его министр. Репутация министра как уникального человека и личности не должна была быть испорчена в представлении генерала. Кроме того, искренние человеческие отношения между генералом и его министром не должны были дать трещину. И я говорю здесь об этом совершенно серьезно. Министр не врал генеральному инспектору, он просто порой говорил ему не все, что знал. Как однажды сказал церковный учитель Фома Аквинский: «Порой если о чем — то умолчать — это будет менее болезненно, чем сказать всю правду».

Поручения адъютанта генерального инспектора бундесвера были всегда разнообразными и во всех отношениях интересными. Хоть эта должность и не была включена в устав, адъютант по праву считался правой рукой своего начальника. Он принимал участие во всех важных обсуждениях, которые вел генеральный инспектор. При этом не играло никакой роли, была ли эта встреча с инспектором какого — либо вида вооруженных сил или с министром. Адъютант занимался подготовкой таких встреч, участвовал в них и вел запись.

При каждом визите какого — либо иностранного начальника генерального штаба независимо от того, являлась ли эта страна членом НАТО или нет, на встрече присутствовал адъютант, вел запись и в качестве первого офицера обсуждал результаты встречи со своим начальником. Как говорили в НАТО, он был «note — taker», или стенографист.

Генеральные инспекторы Германии, которым я имел честь служить, как люди особо не отличались друг от друга. Первым был генерал Хайнц Треттнер, которому я служил, когда тот не был еще генеральным инспектором, а еще занимал пост инспектора Первого корпуса в Мюнстере. Треттнер был, как я уже говорил, общевойсковым командиром. Он был одним из основателей и создателей немецких парашютно — десантных войск, вместе с которыми он высадился в тыл врага в Роттердаме, а позже на острове Крит.

Его первое назначение в бундесвере было в расположении НАТО во французском Фонтенбло. Оттуда он переехал в Мюнстер. В отличие от своих коллег — генералов Треттнер был католиком. При встрече с военным епископом Хенгсбахом он склонял колено и целовал епископу кольцо на руке. Он был храбрым солдатом и настоящим примером для своих войск. Треттнер требовал короткие и четкие доклады. Он быстро принимал решения, но тем не менее понимал, что образ действий в мирное время отличается от образа действий на войне. Многие высокопоставленные офицеры, стоявшие у истоков бундесвера, не хотели или не могли этого понять.