Борис Ершов - Тверские ратоборцы

Характерно не это. В 1382 году хан Тохтамыш внезапно подошёл к Москве и обманом взял город.

Открыли ворота сами горожане, поверив ложным обещаниям хана. Дмитрий в это время собирал войска на окраинах своего княжества, митрополит Киприан убежал в Тверь, не без оснований считая, что это самое безопасное место. Разграбив Москву, Переяславль и окрестности, Тохтамыш ушёл. И вот тут для Михаила наступил, как казалось, самый благоприятный момент для броска на разгромленный, брошенный князем город, защитить которого было некому.

Однако тверской лев не прыгнул, не ударил в спину. Может быть, сказались увещевания Киприана с прибывшим в Тверь и обладавшим общерусской известностью Сергием Радонежским, поборником мира между князьями. Может быть, сыграли свою роль другие факторы морального плана. Никто в точности не знает, почему Михаил Тверской, как и его дед Михаил Ярославич, не воспользовались коварными методами завоевания на Руси верховной власти.

Дмитрий Донской умер в 1389 году. Его сын Василий предпринял попытки смягчить противоречия с Тверью, на что Михаил как разумный государственный муж пошёл с охотой, занимаясь при этом делами княжества. Летом 1390 года укрепляется Старица (летописный Новый Городок. — Б. Е.). В 1394 году в Твери была обновлена крепостная стена. Одновременно Михаил закрепил мирные отношения с Москвой, женив сына Фёдора на дочери московского боярина Фёдора Кошки, постоянно осуществлял контакты с новым великим князем Литовским Витовтом. Тверь крепла и экономически, и политически, а договор 1375 года фактически потерял свою силу. Грамота 1396 года между князьями именовала Михаила уже «братом», то есть Москва признала де-юре равенство Твери.

С 1375 года княжение Михаила Александровича стало благоприятным для культуры Твери. Исследователь Г. Попов доказал, что в его времена осуществлялись культурные связи Твери с Византией, чему свидетельством пребывание монахов с Афона в городе Любовен (Люблин) в устье Тьмаки.

В августе 1399 года великий князь Тверской Михаил Александрович тяжко заболел. Чуя приближение смерти, этот сильный человек, проживший в трудах, боях и заботах 66 лет, отдав необходимые завещания и указав в соборной церкви Святого Спаса место своего погребения, вышел к народу. Летопись гласит: «Он же к ним поклонися смиреномудриа и любве образ показа, прощения от всех них прашааша глаголя: «Братие! Простите мя и благословите вси». Они же, яко едиными усты со восклицанием плачюще и глаголюще: «Бог простит тя, добрыи наш княже господине!» Такого единения народа с князем Тверь не знала со времён его великого деда Михаила Ярославича. Не знала она его и потом. «И много плача бе всему граду в тои день», сообщает летопись. Было это 26 августа 1399 года. На следующий день состоялись похороны князя при большом стечении народа.

Прошло 670 лет. Взорван храм Спаса. Подорвана память о великих мужах тверских, прах которых, возможно, ещё отыщут археологи на Соборной площади. И тогда далёкие потомки, может быть, окажут большее внимание тем, кто в жестокие времена более всего думал об Отечестве, справедливости и правде. Как сказано про Михаила Алекандровича: «... паче же всего любяше суд прав, не на лица судити, боярам не потакаша».

К числу прославленных полководцев эпохи Ивана III относится наш полузабытый земляк князь Даниил Дмитриевич Холмский, потомок Михаила Ярославича Тверского.

Во времена последнего тверского князя Михаила Борисовича удельные князья его княжества набирали силу и начинали переходить к более сильному господину — Ивану Васильевичу Московскому, Ивану III. Считается, что одним из первых в 1460-х годах перешёл на службу в Москву Даниил Дмитриевич Холмский, «князь-изгой», старший брат которого Михаил Дмитриевич владел Холмом (на территории современного Зубцовского района — Б.Е.) и не пожелал, по всей видимости, делиться с братьями своим уделом.

Год рождения Даниила неизвестен, но если предположить, что к Ивану III он перешел в 25—30-летнем возрасте, а возможно, и в более молодом, то родился он в 1430-х или начале 1440-х годов.

В летописных источниках Даниил сразу предстаёт перед нами как воевода: «В лето 6976. Князь великий Иван Васильевичь посылал под Казань царевичя Каисыма, да с ним послал воевод своих князя Данила Дмитриевичи да князя Ивана Васильевичя Стригу и двор князя великого, и сташа у Волгы втаи» (Софийская 1-я летопись). Если учесть, что Иван III давал такие должности не просто за княжеское звание, то, видимо, Даниил зарекомендовал себя к тому времени способным военным деятелем.

Весной 1471 года Иван III занялся новгородским вопросом. Новгородом в те годы фактически управляла Марфа Борецкая, вдова посадника, сформировавшая кружок единомышленников — противников подчинения Москве, ориентированных на союз с Казимиром Литовским. Противоречия вылились в вооруженную борьбу, в которую по приказу Ивана III были втянуты военные силы Твери и Пскова. 31 мая воевода Василий Фёдорович Образец со своей ратью пошел на Двину с целью отнять её у Новгорода, 6 июня рать Даниила Холмского в 12 тысяч человек двинулась к Ильменю, 13 июня под началом князя Василия Оболенского-Стриги рать пошла на Мсту. Летописи свидетельствуют, что в походе участвовали и воеводы великого князя Тверского Михаила Борисовича: князь Юрий Андреевич Дорогобужский и Иван Никитич Жито. Всем было приказано жечь селения, убивать без разбора старых и малых, грабить имущество.

Но главные события были впереди. Иван III приказал Даниилу Холмскому идти за Шелонь на соединение с псковичами, чтобы потом атаковать сам Новгород. Ещё не переправившись на другой берег, Даниил поразился величине новгородского войска, подошедшего к Шелони: оно насчитывало от 30 до 40 тысяч против 6 тысяч у Холмского. Однако разница, и существенная, была совсем в другом: новгородцы привели ополчение, а у Холмского было профессиональное войско, «кованая рать».

Войско Холмского бросилось в воду, переправилось на другой берег и ударило по новгородцам, которые «не стояли и часу» — их «обратили в тыл». Они скакали без памяти и топтали друг друга, гонимые, истребляемые победителем, утомив коней, бросались в воду, в тину болотную, не находили пути в лесах своих, тонули или умирали от ран, пишет Карамзин.

Убито было 12 тысяч, 1700 ратников взято в плен. Разгром Новгорода был полный, его ждало разорение, но власти откупились 15,5 тысячами рублей серебром, отдали много земель, а также часть своих свобод.