Петр Рябов - История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том I

Кризис национально-религиозной идентичности, массовые самосожжения староверов, ссылки, казни, усекания рук и языка, обессиливание церкви, восстания под религиозными лозунгами по всей стране – таковы лишь некоторые последствия никоновских реформ и порождённого ими церковного и общественного раскола.

В 1666 году (три шестёрки – знак Антихриста, на что не преминули обратить внимание старообрядцы!) староверы напряжённо ждали Конца света. И в самом деле, именно в этом году церковный собор окончательно подтвердил правильность никоновских реформ и навеки проклял всех их противников, сделав возврат к прошлому невозможным.

Но победа над оппонентами внутри церкви оказалась для Никона, как и для всей официальной церкви, «пирровой победой», обернувшейся сокрушительным поражением перед лицом натиска со стороны самодержавия. Очень скоро устав от никоновской независимости и своеволия, царь Алексей Михайлович охладел к своему давнему любимцу. Между патриархом и царём назрел конфликт, вызванный не только их личными особенностями (властностью патриарха и деспотизмом царя), но и самой жестокой логикой развития абсолютизма, не допускающей существования рядом с престолом духовно авторитетного и независимого главы церкви. В итоге, созванный Алексеем Михайловичем в 1666 году церковный собор (с участием патриархов восточных православных церквей), не только осудил и заклеймил староверов, но и – горькая и не случайная ирония судьбы! – низложил их главного гонителя строптивого патриарха Никона, заточив его в церковной темнице, и избрав патриархом покорного царю и покладистого бесцветного Иоасафа. После этого церковь, идущая «без Никона по никоновскому пути», становилась лёгкой добычей власти, а её уничтожение как самостоятельной организации и моральной силы в обществе и лишение богатств становилось вопросом времени (и было легко совершено Петром I и Екатериной II).

А, вынашиваемая три столетия, победившая на Стоглавом Соборе и вошедшая в массовое сознание и психологию после Смутного времени, официальная идеология Московского государства (идея «Третьего Рима»), служившая его основой и непреодолимой преградой для любых заимствований и нововведений, теперь рушилась. Её крах предвещал конец Московского царства и приближение Петербургской Империи.

Но рушилась и вера в «православного государя», покровителя церкви и отца народа. Глубоко символично, что монахи Соловецкого монастыря, в 1668 году отказавшиеся принять новые богослужебные книги, одновременно отказались и более молиться за здравие Алексея Михайловича. Восемь лет (до 1676 года), они героически сопротивлялись осаждавшей монастырь царской армии и, в конце концов, были перебиты, став, как и сожжённый на костре в городе Пустозёрске в 1682 году Аввакум, мучениками старообрядчества. К ним присоединились и замученные в Боровске голодной смертью за свои взгляды боярыня Феодосия Морозова и её сестра княгиня Евдокия Урусова, духовные дочери несгибаемого Аввакума.

Неразрывное сочетание политического и религиозного смыслов в идее «Третьего Рима» теперь вело к тому, что религиозный протест оборачивался и бескомпромиссным разрывом с государством, безоговорочным социальным и политическим протестом. Если царь не был «святым», то он неизбежно был «слугой Антихриста», третьего не дано! И, как в первом случае, безусловное повиновение ему было религиозным долгом, так во втором случае безусловным религиозным долгом становилось неподчинение его власти! Сомнение в богоизбранности Московского царства вело к уверенности в его богооставленности.

Идеализируя «старину» и выдумав себе утопию из «святой Руси», староверы на деле выступали под совершенно новыми для Московии лозунгами: отрицая царскую власть, церковную иерархию («поповцы» среди них всё же в принципе признавали священников, а «беспоповцы» – нет, проповедуя, в духе лютеранства, идею «всеобщего священства»), проповедуя религиозную свободу и серьёзное, осознанное отношение человека к вере (с чтением и обдумыванием Священного Писания), следуя высоконравственному образу жизни (с культом честности, трудолюбия, не употребления вина и т. д.), развивая низовое самоуправление религиозных общин. Несколько упрощая и преувеличивая, Б. Кагарлицкий даже полагает, что: «По существу, в лице старообрядческого движения Россия получила бессознательную попытку создать основы демократического буржуазного порядка, опираясь на собственные силы, а не на международную торговлю и западные технологии…» Поэтому, по его мнению, «поражение старообрядчества положило конец демократическим тенденциям XVII века» в России.

А церковный автор XX века Георгий Флоровский писал о расколе: «Старину приходится уже восстанавливать… Всё слишком умышленно, надумано, нарочито. О нерушимости отеческих устоев и преданий резонировать и беспокоиться начинают обычно именно тогда, когда быт рушится». В «старине» и «обряде» староверы искали спасения от смятенных потрясений своего кошмарного века.

В расколе странным образом столкнулись две «древности»: греческая «древность» Никона и, восходящая к XVI веку и Стоглавому собору, московская «древность» староверов. Обе стороны апеллировали к церковной традиции, да вот только традиции эти были разными. Для никониан старые обряды Руси были новшеством и «ересью» и осуждались, а для староверов никоновские реформы были «латинской ересью» и пагубным новшеством. То, в чём раньше видели особое величие и провиденциальное предназначение Руси – хранение старой веры в неизменности, теперь осуждалось, как «ересь» в Московии, а те самые греки, к которым здесь привыкли относиться с презрением, вновь выступили, как учителя православия для Руси.

В результате никоновских реформ церковь была унифицирована и модернизирована – но и обездушена, полностью подчинена государству и лишилась миллионов своих наиболее активных членов, утратив авторитет в обществе. Проблемы, назревшие в духовной жизни русской церкви и населения (невежество, разнобой в обрядах, язычески-магическое обрядоверие масс, безнравственность духовенства) были «решены» бюрократическими, приказными и насильственными путями, не подняв народную религиозность и духовность и не вдохнув новую жизнь в церковь, а лишь выведя духовную жизнь общества за рамки официальной казённой церкви, обессиленной, опозоренной и опустошённой.

Напротив, фанатично цеплявшиеся за «обряд» и «старину» староверы, парадоксальной логикой борьбы были обречены на религиозное, социальное и политическое новаторство, духовное творчество и пробуждение живой мысли (в народном сектантстве). За внешними незначительными изменениями обряда скрывалось крушение всей идентичности, идеологии и психологии Московской Руси, её веры в превосходство и «чистоту» «русской веры православной» и «священного царства». На смену патриархальному «священному царству» и «батюшке царю» – покровителю и оплоту церкви, пришло отныне государство полицейское, бюрократическое, с полностью порабощённой и обездушенной им казённой церковью. Старая византийско-московская мечта о «симфонии церкви и государства», так воодушевлявшая иосифлян, теперь была окончательно растоптана и похоронена. Уродливые и насильственные реформы «сверху» порождали фанатичное и героическое сопротивление снизу, вылившееся как в индивидуальном мученичестве или бегстве, так и в массовых восстаниях.