Себастьян Хаффнер - В тени истории

Внешне речь шла о Данциге, чьего официального присоединения к Германии требовал Гитлер, а Польша отказывала. Однако германо–польская война не была «войной за Данциг», что можно усмотреть уже из того, что Гитлер войну против Польши с самого начала замышлял как войну на уничтожение. «Я разгромлю Польшу без предупреждения, так что после этого от неё следа не останется», — доверительно сообщил он уже 11 августа, за три недели до своего нападения, комиссару Лиги Наций в Данциге Карлу Буркхардту, что тот записал. Если бы для него речь шла только о городе–государстве, то он мог бы без усилий взять его одним ударом. Хотя это было бы концом германо–польской дружбы. Польша стала бы громко протестовать — однако вряд ли из–за Данцига начала бы безрассудную войну со столь сильно превосходящей Германией. Впрочем ведь Данциг 1939 года — в отличие к примеру от Австрии и от Судетской области 1938 года — и без формального присоединения стала практически очень давно зависимым от национал–социалистической Германии. С полным одобрением Польши он управлялся национал–социалистическим сенатом по указаниям Гитлера; в 1938 году в Данциге даже произошла «имперская хрустальная ночь» так же, как и в рейхе, как можно прочитать у Гюнтера Грасса.

И ещё кое–что: Данциг не принадлежал Польше, и Польша не могла его просто «уступить» Германии. Данциг был свободным городом под мандатом Лиги Наций, и если бы Польша объединилась с Германией в вопросе о его присоединении к Германскому Рейху, то это был бы совместный германо–польский удар по Лиге Наций, Польша потеряла бы свои последние симпатии на Западе и это сделало бы её полностью зависимой от доброй воли Германии. И это следует обдумать, если хотят понять, почему Польша столь упрямо отклоняла требования Гитлера по Данцигу.

Однако Данциг был только поверхностно предметом германо–польских переговоров, которые проводились зимой 1938–1939 гг. и были прерваны в конце марта. Для Польши гораздо опаснее притязаний Гитлера на Данциг были «предложения», которые он делал в обмен на это: пакт на двадцать пять лет, общая политика в «еврейском вопросе», и прежде всего «сотрудничество против России в рамках антикоминтерновского пакта», и даже «совместная политика в Украине» — то есть практически агрессивный союз против России, в котором Польша должна была стать плацдармом и соратником, подобно тому, как им позже стала Румыния. Это означало бы для Польши отказ от её самостоятельного существования между Германией и Россией, а к этому она не была готова. «Есть две вещи, которые невозможны для Польши», — заявил полковник Бек, польский министр иностранных дел в апреле во время своих переговоров о союзе в Лондоне, — «а именно, в своей политике попасть в зависимость или от Берлина, или от Москвы».

Совершенно последовательно Польша отклонила тогда также не только союз с Германией против России, который Гитлер хотел навязать ей зимой 1938–1939 гг., но равным образом и русский союз против Германии, который собирались ей навязать Англия и Франция летом 1939 года — с их точки зрения как само собой разумеющийся. Польша не хотела иметь в стране ни германского вермахта, ни Красной Армии, в том числе и как союзников. Можно было бы почти что сказать так: тогда уже лучше в качестве врагов — против них можно по меньшей мере обороняться. Гордая точка зрения; неоднократно к этому добавляли — причем в Англии и во Франции едва ли меньше, чем в Германии и в России — и безрассудная. Однако достоинство польской позиции неоспоримо; и можно ли поведение, которое определяется стремлением к самосохранению, собственно называть безрассудным? Возможно, что Польша в 1939 году была в положении, в котором она могла выбирать только между двумя различными видами смерти. Можно ли порицать, если она выбрала наиболее болезненный, однако самый почётный?

И для Гитлера решающим пунктом, в котором он в конце марта 1939 года переговоры с Польшей посчитал провалившимися, были не разногласия в отношении Данцига, а отклонение Польшей союза. Чего всегда желал Гитлер, и именно безусловно ещё при своей жизни и будучи полным сил, что было его целью в жизни, на что были направлены все его помыслы и стремления — это была война по завоеванию «жизненного пространства» против России. Однако между Германией и Россией находилась Польша. Чтобы подобраться к России, Гитлер должен был таким образом иметь Польшу — «так или иначе»: либо, лучше всего, как зависимого союзника и вспомогательную нацию; либо, если это не выйдет, как завоёванную и оккупированную страну. Или даже — что стало в конце концов результатом — как поделённую с Россией страну. Четвёртый раздел Польши с Россией был, конечно, для Гитлера самой плохой из приемлемых трёх возможностей; однако всё же приемлемой. И она в конце концов дала ему то решающее, за чем он к ней пришёл, а именно непосредственную германо–русскую военную границу.

Первая возможность была взята Гитлером на мушку зимой 1938–1939 года. Она потерпела неудачу из–за сопротивления Польши. Возможность номер два была намечена с апреля, однако ещё не послужила основой для твёрдого решения. Решение обратиться к возможности номер три, к разделу Польши с Россией, было сформировано лишь в августе, и затем разумеется тотчас же, с чрезвычайным нетерпением, оно было приведёно в исполнение.

Большая пауза между мартом и августом, во время которой Гитлер хотя и форсировал свои военные приготовления и продолжал вести войну нервов, но однако оставался полностью пассивным как в области дипломатии, так и в военном смысле — в это время не было больше никаких германских переговоров с Польшей, но также и никаких переговоров с западными державами или с Россией — эта пауза объясняется английскими гарантиями для Польши от 30 марта и англо–французскими переговорами с Россией о союзе, которые заполнили собой всё лето, не приведя к заключению соглашения. Как уже объяснено, они потерпели неудачу из–за отклонения Польшей союза с русскими и отказа впустить в Польшу Красную Армию в качестве союзника. Отказ, который связал руки западным державам — Англия приняла его охотно, Франция менее охотно, в то время как Россия опасалась заключить союз без права вступить на территорию Польши. Она не хотела войны в своей собственной стране.

Часто говорилось, что в этих переговорах состояла последняя надежда на мир и что лишь их провал — в котором на Польше лежит основная вина — обеспечил Гитлеру возможность решиться на войну. Это умозрительные рассуждения. Как стал бы вести себя Гитлер, если бы летом 1939 года осуществился союз Запада и России над головой Польши, не знает никто. По всей вероятности, он сам этого ещё не знал летом 1939 года. Возможно, он устрашился бы на мгновение большой коалиции, отложил бы войну и дал бы себя наградить за эту умеренность Данцигом (цель, которая всё ещё мерещилась английским умиротворителям) — всё в надежде, что западно–восточный союз вскоре будет разорван из–за своих внутренних противоречий. Однако возможно, что он основывался на том, что это произойдёт, и во время войны (чьи тяготы по положению вещей были бы поделены довольно неравномерно), и несмотря ни на что, отважился бы на войну, как в 1941 году он отважился на нападение на Россию несмотря на нерешённую войну с Англией и на угрозу войны с Америкой. Знать это невозможно. Во всяком случае, до начала августа Гитлер не принимал никаких безвозвратных решений. Он принял их лишь тогда, когда стало совершенно ясно, что переговоры о союзе между Лондоном, Парижем и Москвой обречены на провал. После этого Гитлер решился; и решился он теперь именно на намеченную лишь поверхностно возможность номер три — война против Польши в союзе с Россией и раздел Польши между Германией и Россией. С союзом с русскими он хотел одновременно надеяться на то, что западные державы всё же испугаются выполнить свои союзные обязательства по отношению к Польше. Если же нет, то тогда большой, всегда планировавшейся войне на Востоке против России всё же станет предшествовать война на Западе.