Себастьян Хаффнер - В тени истории

Второе отличие вот в чём: в Веймаре пытались сохранить определённую непрерывность. Исходили из конституции Бисмарка. В структуре рейха ничего не изменили, даже самая крупная слабость бисмарковской конституции, дуализм между рейхом и Пруссией, осталась нетронутой. Отдельные государственные органы хотя и нуждались теперь в демократической легитимизации посредством выборов, однако в сущности остались старыми. Вместо кайзера, например, стал рейхспрезидент, который был своего рода избранным кайзером, с огромными властными полномочиями даже в нормальные времена — он мог в любое время назначить и уволить рейхсканцлера и распустить рейхстаг — и с диктаторскими полномочиями при чрезвычайном положении, которое он имел право вводить сам. Политики кайзеровского рейха скоро снова нашли своё место в Веймарской республике.

Боннский Основной Закон, напротив, означает радикальное, осознанное и умышленное разрушение непрерывности. Его составители не опирались ни на какую предшествующую германскую традицию и конституцию, в том числе и веймарскую. Напротив: если их творение пронизывает некий умысел и проявляется во всё новых частностях, то это вот что: через потери стать умными. Иногда есть впечатление, что они просмотрели предшествующие германские конституции — как раз в том числе и веймарскую — для того, чтобы сделать иначе. Не следует забывать: все эти мужчины и женщины пережили закат Веймарской республики; это было для них запомнившимся политическим событием, их незабываемым травматическим опытом, и не допустить этого ещё раз — вот в чём был их твёрдый умысел. Их честолюбие было не в том, чтобы состязаться с людьми из Веймара — кто мог бы создать «самую свободную конституцию в мире»; что они желали создать в гораздо большей степени — то была демократическая республика, которую не так легко, как веймарскую, можно было бы поймать на удочку; так сказать, демократическая крепость. Если в крепости живётся несколько стеснённей, чем в открытом городе, если для стабильности государства хотят ограничить определённые демократические свободы и к воле народа должна быть приставлена институциональная поддержка, то они были готовы пойти на это. Успех до сих пор оправдывает их.

Недееспособны ли избиратели?

Для теорий, которые выводят Основной Закон из крушения Веймарской республики, можно привести множество примеров. Я хочу ограничиться тремя важнейшими: стабилизация правительства; лишение власти главы государства; и — самое проблематичное — медиатизация [46] Медиатизировать: выводить из непосредственного подчинения императору «Священной Римской империи» и подчинять вышестоящему князю. избирателей.

У Веймарской республики за четырнадцать лет её существования было тринадцать рейхсканцлеров. Недолговечность правительств была одной из фундаментальных слабостей этой республики — как впрочем также и третьей и четвёртой французских и нынешней итальянской; она ни одному правительству не давала достаточно времени, чтобы разработать и провести широко задуманные политические концепции, что вело к разрушению власти, которое подготовило режим президентского правления и в конечном счёте диктатуру. Массы избирателей искали опоры, которую они более не находили у правительства, в чём–то другом, сначала у президента, в заключение у «сильной личности», который не стал считаться с конституцией и с демократией. Боннский Основной Закон сделал очень трудным свержение единожды избранного федерального канцлера: президент ФРГ сделать это не может вообще, бундестаг же только тем, что он выберет другого канцлера.

Этот знаменитый «конструктивный вотум недоверия», который в случае «Барцель против Брандта» вообще был впервые (и тщетно) испробован, ни в коем случае не представляет единственного осложнения свержения канцлера, который встроен в Основной Закон. По меньшей мере столь же важны многие препятствия, которые Основной Закон ставит на пути досрочного роспуска бундестага, потому что ведь новые выборы в бундестаг означают также новые выборы канцлера, а их основной закон как раз не хочет сделать столь легкими. Не каждое колебание в настроении избирателей должно тотчас же оказывать действие на парламент и правительство. Оппозиционные политики, которые при уходе с должности Брандта тотчас же призывали к новым выборам, показали недостаточное понимание конституции. Ведь Основной Закон как раз хочет предотвратить постоянные новые выборы, которые веймарский рейхстаг в заключение сделали посмешищем, и до сих пор в этом он также добился успеха: из семи до сего дня избранных бундестагов только один был распущен досрочно; из восьми (или, если считать также первый гитлеровский, девяти) рейхстагов Веймарской республики ни один не пережил нормального окончания своего срока полномочий.

Стабилизация правительств (и связанное с этим осложнение новых внеочередных выборов) с самого начала стала популярной. О лишении власти федерального президента нельзя сказать столь безусловно. Естественно, в основе для него также лежал веймарский опыт: ведь не только Гитлер, а уже Гинденбург в последние три года Веймарской республики посредством президентского режима «легально» выхолостил конституцию и практически отменил её; то, что такая возможность в будущем должна быть предотвращена, нашло широкое понимание. Однако то, что Основной Закон столь радикально снизил значение федерального президента и превратил его в чисто представительскую фигуру нотариуса государства, вначале всё же показалось многим слишком далеко зашедшим. Критика пришла с двух сторон: одна была направлена против старых укоренившихся монархических инстинктов (которые пожалуй окончательно умерли лишь в шестидесятые годы, во втором поколении граждан ФРГ); другие желали персонального противовеса патриархальному стилю правления Аденауэра.

Сам Аденауэр некоторое время полагал, когда он играл с тем, чтобы дать себя избрать главой государства, что он сможет расширить скудно отмеренные политические полномочия президента, Любке и Шеель также намекали на подобное, и всенародные выборы федерального президента посредством изменения Основного Закона обсуждались снова и снова. Однако постепенно разговоры на эту тему затихли, и примечательным образом на практике — то есть в конституционной действительности — немногие политические полномочия федерального президента были сужены ещё более. Например, по тексту Основного Закона Любке и Хайнеманн при отставке Эрхарда и Брандта могли предложить и другого кандидата в канцлеры, чем соответственно номинированный наиболее сильной фракцией бундестага. Однако это им не пришло в голову, и сегодня не только право выбора, но также и право представления кандидатуры на пост канцлера практически находятся у большинства в бундестаге. Федеральный президент, который захотел бы сопротивляться выдвижению того кандидата в канцлеры, которого желает избрать большинство в бундестаге, вызвал бы теперь уже конституционный кризис. К федеральному президенту как к репрезентативной фигуре привыкли более, чем этого ожидали; неудовольствие возникает ещё самое большее тогда, когда при его номинации проявляется чрезмерно много личной и коалиционно–политической закулисной игры.