Себастьян Хаффнер - В тени истории

Вы помните ещё о небольшом стихотворении Гёте, которое я процитировал в начале? " Хороший нрав у юных лет: чего ни попросишь — отказа нет» — и вдруг это больше не так, годы стали внезапно злыми, «…и все, что давали, назад забирают». Мне представляется, что точно так же дело обстоит с техникой. Сначала она нам подарила множество приятных вещей и непрерывно улучшала наш уровень жизни, и таким образом мы привыкли рассматривать её как благотворную силу и ожидать от неё всё новых подарков; однако неожиданно мы обнаруживаем, что она собственно не столь благотворна, а напротив довольно холодно–зловещим образом нейтральна, что она следует своим собственным законам, причём ей абсолютно всё равно, что из этого получается для человеческого уровня жизни.

И то же самое действительно для капиталистической рыночной экономики, которая обслуживается техникой: сначала она делает самое необходимое, она удовлетворяет наиболее безотлагательный спрос, устраняет всевозможные очевидные недостатки и тем самым действует благотворно; однако и она не является благотворительным учреждением, и она следует своим собственным законам, она желает производить и получать прибыль, и для этого она должна продавать свои товары, вне зависимости от того, улучшают или ухудшают они уровень жизни человека. Она существует не для хорошего самочувствия своих клиентов, а для прибыльности своих учреждений — а это, к сожалению, не одно и то же, в отличие от того, как наивным образом учат либеральные профессора национальной экономики. Она должна производить и сбывать и дальше, даже если давно достигнута и перейдена точка, где здравый смысл становится бессмыслицей, а благое дело — бедствием. Она как раз служит не жизненному уровню, она обслуживает саму себя. Поднимает или опускает она жизненный уровень — дело последнее.

А социальный прогресс — повышенная продуктивность труда, укороченное рабочее время, устранение старых, тягостных, «непроизводительных» профессий? Должен же по меньшей мере социальный прогресс быть чем–то исключительно добрым и благим делом? Нет, и он тоже нет. Он тоже приносит улучшение только до определённой степени и затем, если он продолжает всё время идти прямо, ухудшение, поскольку именно и он тоже следует только своим собственным законам, и улучшения всеобщего уровня жизни приносит только при определённых обстоятельствах как побочный продукт.

Если бы каждый желал только «улучшений для себя» и никто больше не желал бы исполнять обслуживающие функции, то это имело бы такое следствие, что никто больше не стал бы обслуживаться; в том числе и он сам. Как всегда, когда возникают отдельные счета, для общего счёта получается убыль; и убытки суммируются.

Естественно, что от сожалений по этому поводу можно уйти. Потому что «уровень жизни» — это не всё; ни в коем случае он не является главным делом в жизни. Было много веков, в которые большая часть человечества была совершенно равнодушна к своему уровню жизни; что их интересовало — это спасение их души. И, кроме того, никто ещё не определил идеальный уровень жизни. Что требуется человеку? Трудный вопрос. Чего он сегодня действительно себе желает? Я не жду от Вас ответа! Однако, по меньшей мере прежде человек большей частью был в состоянии заметить, когда ему становится хуже.

(1966)

Не могу сказать точно, когда я заметил это впервые. Определённо этого не было до середины пятидесятых годов. Совершенно отчётливым это стало для меня лишь позже. Речь идёт вот о чём: когда мне нужно пойти в какое–либо учреждение, например в полицию, или когда я с несколько сложным, тягостным вопросом обращаюсь в канцелярию или в фирму, да и даже когда я хочу на почте растаможить посылку из–за границы, то каждый раз у меня отлегает от сердца, как только я вижу, что за письменным столом или за окошком сидит женщина, а не мужчина.

Не поймите меня превратно. Я мужчина пожилого возраста, а женщины за столиками учреждений и прилавками почты редко бывают того сорта, которые вызывают ненадлежащие мысли. Нет, просто с женщинами чувствую себя весьма уверенным в том, что меня спокойно выслушают и профессионально обслужат. С мужчинами не так. Более не так. С ними с некоторого времени я инстинктивно готов к тому, что они будут меня спроваживать или причинять трудности, или начнут спорить. Естественно, что существуют исключения. Но большинство мужчин в наши дни сидят за своими письменными столами как нервозные и душевно отягощенные тигры в своих клетках. К ним не хочется подходить.

Подобная же ситуация на автомобильных дорогах. То, что женщины водят машину гораздо лучше мужчин и создают гораздо меньше аварий, это факт, подтверждённый статистикой. Но если когда–нибудь действительно произошла авария, то будет поистине благодеянием партнером по аварии иметь женщину. По моему опыту, женщины все без исключения остаются спокойными и вежливыми при обмене номерами страховок. Мужчины же взрываются, почти никогда они не обходятся без совершенно избыточной, большей частью поразительно похабной ругани. Так происходит каждый раз, как будто неожиданно у них вырывается наружу скрытая душевная болезнь.

Что–то творится с мужчинами. Они стали такими чувствительными, истеричными и непредсказуемыми, что раньше приписывалось женщинам. И именно лишь с некоторого времени. Я с уверенностью вспоминаю, что так было не всегда, что раньше среди мужчин правилом были спокойная деловитость и корректность, а готовность помочь и юмор вовсе не были редкостью.

Раньше также было совершенно нормальным в разговоре смеяться, в том числе и в чисто деловом разговоре с незнакомцами. Возможно, что был это только лишь обусловленный обычаями вежливый смех, всё равно. В любом случае среди мужчин такое едва ли больше случается. Лицо остаётся неподвижным. И нормальное мужское лицо сегодняшнего дня в спокойном состоянии имеет мрачное выражение, и притом среди молодых мужчин гораздо более, чем среди пожилых.

Вообще изменение мужчин, которое явно происходит, проявляется гораздо отчетливее и заметнее у молодых людей, чем у мужчин более старшего поколения, у которых всё же есть множество индивидуальных исключений и вариаций. Это также указывает на то, что речь идёт об истинных изменениях, а не просто о запоздалых последствиях войны или возрастных капризах несчастливого поколения, у которого была печальная жизнь. Как раз молодое, якобы столь неотягощённое и необременённое поколение мужчин, носит нынче печать уныния как униформу.

Мятые брюки–дудочка, нечесаные волосы, опущенные плечи, удивительно заторможенные, одновременно усталые и угловатые движения, безжизненные юные лица, тихая, обращённая внутрь себя манера разговора — всё выражает то же самое, что выражают также литературные, художественные и образы кино, что прежде всего выражают бесконечные мрачные «чёрные» остроты сегодняшних молодых людей: не отчаяние — это было бы слишком высокопарное, слишком патетическое слово, — также не собственно протест, потому что активное сопротивление в этом едва ли наличествует, — но как раз уныние. Нечто вроде тихого упрёка, порицания и неодобрительного принятия, которое также снова не поднимается до смирения (смирение ведь расслабленное и мирное, почти уже снова нечто позитивное); определённая капризная беспомощность, которая, пожалуй — потому что ведь в конце концов мужчина молод — слегка кокетничает сама с собой. На счёт кокетства я отношу заметный прирост явно выраженной неопрятности среди молодых людей.