Себастьян Хаффнер - Уинстон Черчилль

Позже Черчилль нашёл свою дорогу обратно в консервативную партию; однако никогда, ни разу даже в его величайшие времена, когда весь мир смотрел на него, английские консерваторы не признали его снова одним из своих.

Однако откуда этот радикальный период? Он же несомненно не был прирождённым революционером, скорее напротив; он никогда не был по темпераменту и убеждениям настоящим демократом, скорее романтиком и причудливым человеком с глубокими аристократическими инстинктами. Разумеется, к этим инстинктам принадлежало также, как это было уже с его отцом, подлинное чувство « Noblesse oblige » [7] «Noblesse oblige«= (высокое) положение обязывает (фр. язык) , почти королевское великодушие — и мягкое сердце. И к этому доверчивость к судьбе, которая вдруг воззвала его в столь неожиданном направлении! Было ли это возможно то, для чего судьба его уберегла — стать благородным Спасителем бедняков, великим аристократическим народным трибуном, английским Гаем Гракхом [8] Гай Семпро́ний Гракх (лат. Gaius Sempronius Gracchus , 153 — 121 г. до н. э.) — древнеримский политический деятель, народный трибун, младший брат Тиберия Гракха. ? Если так должно было стать — он был готов к этому.

Запись от 1908 года в дневнике либерального коллеги по палате общин даёт ключ к разгадке: «Уинстон прихватил меня с собой, и я лежал на постели, в то время как он разделся и затем стал расхаживать по комнате туда–сюда, порывисто жестикулируя, фонтанируя всеми своими надеждами, планами и тщеславием. Он переполнен бедняками — он их только что обнаружил. Он верит, что предназначен провидением, чтобы что–то для них сделать».

Это было одно. Другое же состояло в том, что тут разгорелась настоящая борьба — а перед борьбой Уинстон Черчилль никогда не мог устоять. Это была классовая борьба — не то, чего он ожидал, не то, чего он искал бы; однако борьба была борьбой. Быть может, он мог бы стоять и на другой стороне, собственно говоря, трезво взвешивая, он и принадлежал полностью к другой стороне. Однако для этого было теперь уже слишком поздно и для трезвого размышления не было времени. После того как он уж был на этой стороне и тут была борьба, то в его натуре было полностью броситься в неё, а именно радикально, безоговорочно и со всей силой.

И к этому добавлялось немного третьего, немного личного: необъяснимая, и в то же время не столь необъяснимая, околдовывающая личная тяга к великому истинному народному трибуну, с которым он соединился в этой борьбе — к Ллойд Джорджу. Глядя поверхностно, вряд ли можно было найти двух столь непохожих людей: Черчилль — английский аристократ, Ллойд Джордж — уэльский, кельтский почти что пролетарий; Черчилль — занесенный в повседневную политику воинственный романтик, Ллойд Джордж — прошедший сквозь огонь, воду и медные трубы профессиональный политик и реалист; Черчилль со своей в высочайшей степени сдержанной и обычной частной жизнью, Ллойд Джордж — пользующийся дурной славой охотника за женщинами, перед которым ни одна секретарша не была в безопасности; Черчилль — строжайшей финансовой чистоты (пока в 1919 году наследство не сделало его финансово независимым, он зарабатывал каждый пенс, который тратил, и часто пребывал в денежных затруднениях); Ллойд Джордж, говоря попросту — коррумпированный, был единственным английским политиком столетия, который за время своей карьеры накопил огромное состояние. Черчилль почти самоубийственно склонный к опасностям и отважный; Ллойд Джордж физически скорее трусливый и нервный. Черчилль глубоко порвал со своим собственным сословием; Ллойд Джордж — герой и вождь своего класса.

И тем не менее обоих связывало нечто, что отличало их от других видных министров либеральной эры — высокообразованных, изысканно буржуазных, достойных, возможно слегка гипсовых фигур, которые тогда образовывали «кабинет исключительно первых скрипок» и показательным образом все впоследствии во время войны оказались несостоятельными. Это произошло даже с Асквитом — премьер–министром, человеком необычного авторитета, резкости суждений, силы интеллекта и политического умения. Он был возможно величайшим премьер–министром мирного времени, какой был у Англии в 20‑м веке, однако в войне он не справился со своими обязанностями — в то время как Ллойд Джордж, тогда «нездоровый» левый радикал и почти пацифист, как известно позже, когда пришло время, сосредоточил силы Англии в Первой мировой войне и привёл её к победе, как это сделал Черчилль во Второй мировой. Врожденное воинское объединяло обоих, а также артистическое стремление, фантастически азартное в них: оба занимались политикой со страстью и полной самоотдачей, что пугало бы обычных буржуазных политиков и часто действительно пугало. У обоих, короче говоря, была гениальность, оба были одержимыми, к которым спокойные нормальные англичане относились с глубоким подозрением, однако при этом обладали демонической силой, которую они снова и снова делали неотразимой; в том числе и друг для друга — иначе быть и не могло.

При этом не следует упускать из вида, что они в то же самое время были конкурентами. Оба были безмерно честолюбивы. Было ясно, что однажды на самой вершине для них обоих места не будет. Однако до поры до времени вопрос был скорее в том, будет ли там место лишь для одного из них, не закроют ли раз и навсегда здоровые среднестатистические массы им дорогу наверх. И пока они были естественными союзниками, братьями и соратниками, соревновавшимися в смелости и радикальности: «ужасные близнецы» в глазах своих противников.

Премьер–министра Асквита это партнерство уже давно стало тревожить. Оно часто вынуждало его идти дальше, чем он собственно желал; также он в нём предчувствовал силу, которая его однажды смогла бы свергнуть. Так что в конце концов он его подорвал. Способ, каким он это совершил, делает честь его политической и психологической проницательности.

Он сделал нечто совершенно простое: он сделал Черчилля Первым лордом Адмиралтейства, министром военно–морского флота — и именно в правильно рассчитанный момент, когда впервые для Англии война была на пороге — после инцидента в Агадире и марокканского кризиса летом 1911 года.

В радикале Черчилле он диагностировал воина Черчилля — и он правильно заключил, что ему требуется лишь поставить воину задачу, чтобы избавиться от радикала. Отныне «радикальный период» у Черчилля как ветром сдуло. Бедняки были забыты. У судьбы для него явно было в планах всё же нечто иное, великое, нежели «что–то сделать для них». С того дня в октябре 1911 года, когда он принял Адмиралтейство, Черчилль уже вёл в душе войну. Ещё за два года до этого Черчилль в качестве министра экономики вместе с министром финансов Ллойд Джорджем в самый разгар гонки по перевооружению флотов с Германией отклонил требование денег на постройку новых дредноутов: близнецам нужны были деньги для их социальных реформ, и они хотели также доставить неприятности консервативному адмиралу. Теперь Черчилль года за годом представлял на рассмотрение самые огромные морские бюджеты в английской финансовой истории. Напрасно протестовал Ллойд Джордж. Партнерству пришёл конец.