Ольга Елисеева - Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

Прекрасная картина!

А вот она же, только без Мадонны. Без женщины, которую муж назвал «чистейшей прелести чистейший образец». В самом конце XIX века в английских эротических романах начали высмеивать семейные отношения, где близость — «обязанность, выполняемая не с удовольствием или радостью, а больше разновидность епитимьи». В «Индийской Венере» героиня говорит мужу: «Ах! Нет! Позволь мне поспать сегодня вечером, дорогой. Я дважды делала это вчера вечером, и я не думаю, что ты в самом деле можешь хотеть этого опять. Ты должен быть целомудреннее и не мучить меня, как если бы я была твоей забавой и игрушкой. Нет! Убери свою руку! Оставь мою ночную рубашку в покое!» Добродетельная дама сопротивляется, «пока, изнуренная упорством своего мужа, она не решает, что самый короткий путь… позволить ему добиться своего и… лежит бесстрастным бревном, нечувствительная к усилиям мужа высечь искру удовольствия из ее ледяных прелестей» [166] Чернов С. Указ. соч. С. 162. . Словом, «делит… пламень поневоле».

Обратим внимание на дату выхода романа — 1889 год. Лучше поздно, чем никогда. Для чего же понадобилось так долго ограждать порядочную женщину от нее самой? Только с холодной женой мужчина мог быть спокоен за свою честь, ведь избранница не взглянет на соперника, тот ей просто не интересен. (Чем не психологическая кастрация?)

Но не интересен ей и муж.

Нормальное состояние для супруги — «равнодушна и ревнива». За яркими впечатлениями — к «вакханке молодой». Эпоха резко противопоставляла удовольствия низкого, животного происхождения и высокого, морального свойства. Фонвизин в автобиографии рассказывал, как в юности за работу переводчика получил гонорар книгами «соблазнительного содержания» да к тому же украшенными «скверными эстампами, кои развратили мое воображение и возмутили душу мою». Явилась потребность воплотить знания в жизнь. Избранную для этого девушку драматург характеризовал поговоркой: «Толста, толста! Проста, проста!» «Сей привязанности была причиною одна разность полов: ибо в другое было влюбиться не во что». Дурочка непременно стала бы жертвой «физических экспериментов», если бы в доме ее матери запирались двери. А вот настоящая любовь выглядела совсем иначе: «Страсть моя [была] основана на почтении и не зависела от разности полов» [167] Фонвизин Д. И. Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях. С. 280, 286. . Если бы «почтенная» женщина случайно увидела собрание эстампов, возбудивших воображение юного поэта, она лишилась бы нравственной невинности, а значит, и права на уважение.

Идеальной становилась ситуация, описанная Карамзиным, когда девушка, потеряв целомудрие, просто не понимала, что произошло, и продолжала вести себя как невинный ребенок. Среди дамских воспоминаний второй половины XVIII — начала XIX века есть и такие, где героиня противостоит развращающему влиянию мужа, уже став женой. Все попытки молодого, образованного, «распутного» супруга Лабзиной пробудить в ней чувственность наталкивались на глухой барьер непонимания, даже озлобления. «Божусь вам, что сил моих недостает к перенесению всех мерзостей, — говорит Анна Евдокимовна свекрови. — Я столь молода, что боюсь, чтоб не увериться, что нет ни в чем греха».

Психологически героиня еще дитя, ее даже можно отдать на воспитание в добропорядочную семью, где хозяева, поняв невинность гостьи, ведут себя с ней как строгие нежные родители — преподают правила морали, учат вместе с собственными дочерьми, порицают за нескромность, например, за чтение романов или невинное кокетство с кузеном. В доме видного масона М. М. Хераскова, вице-президента Берг-коллегии, Анна Евдокимовна попала в нравственно очень комфортную для себя среду: «Сказано мне было, что от меня будут требовать непосредственного и неограниченного повиновения, покорности, смирения, кротости и терпения и чтоб я не делала никаких рассуждений, а только бы слушала, молчала и повиновалась. Я все обещала… [Вскоре] я всем сделалась любимицей… и я, кроме радостей, ничего не видела».

Вынужденная вернуться к мужу, такая женщина в ужасе, она не готова жить дальше. «Благополучие мое приходило к концу, благодетели мои начали собираться в Москву… Тоска, замирание сердца мучили меня, и я вспомнить не могла, как я останусь и что со мной будет?» Знаменательное рассуждение в контексте «Бедной Лизы» — оставшись одна (в первом случае без покровителя, во втором — без жениха), героиня просто не понимает, куда идти.

Обе узнают, что любимые им неверны. Перед отъездом Херасков сообщил воспитаннице неутешительные сведения о муже: «Он, может быть, будет иметь любовниц… Оставляй его в тех мыслях, что будто ты и не подозреваешь его. Он сам не будет сметь обнаружить и будет таиться от тебя и почитать тебя будет; это только и может одно избавить вас обоих от явных ссор, но как скоро ты дашь ему чувствовать, что ты знаешь, то сама поможешь ему снять маску, и он будет развязан».

Никакой протест со стороны Анны не предусматривался: «Не жалуйся на него никому: помочь тебе никто не может» [168] Лабзина А. Е. Указ. соч. С. 51–53. . Лизины требования встретили бы еще большее непонимание. Ведь она — не жена и не ровня.

Попытка женщины нарушить рамки строгих ограничений грозила потерей семьи. Графиня Анна Потоцкая, урожденная Тышкевич, описала, как, выйдя в 1802 году замуж, решила возбудить в супруге страсть: «Под влиянием прочитанных великих поэтов мой ум и сердце были переполнены какой-то детской восторженностью. Я мечтала… о глубокой страсти, о внеземной симпатии, о великих и благородных подвигах. И я ждала!» Родители избрали для дочери молодого графа Александра Станислава Потоцкого, только что вернувшегося из-за границы.

Жених приехал знакомиться. «Мы встретились в том счастливом возрасте, когда время, закончив свое создание, казалось, остановилось, чтобы полюбоваться им. Мы украдкой смотрели друг на друга с удивлением и удовольствием. Судя по всему, жребий, выпавший на нашу долю, был счастливее, чем мы могли ожидать» [169] Потоцкая А. Мемуары. 1794–1820. М., 2005. С. 31–33. .