Михаил Александров - Внешнеполитическая доктрина Сталина

В том, что война в Европе начнется и что Россия будет так или иначе в нее вовлечена Сталин ни на минуту не сомневался с самой середины 20‑х годов. Как–то выступая в югославской комиссии ИККИ (30 марта 1925 года), он вскользь заметил, касаясь европейской ситуации: «А что война в Европе начнется и что они там обязательно передерутся, в этом не может быть сомнения …» —. Поэтому ключевое, центральное место во вне неполитической доктрине Сталина отводилось вопросам обеспечения военно–политической без опасностиСССР. На 14-ом съезде ВКП(б) в декабре 1925 года он дал следующий анализ международной обстановки:

”… Германия есть побежденная страна, а Антанта победительница. Конференцией в Локарно этот порядок закрепляется в том смысле, что новые границы Германии сохраняются в пользу Польши, сохраняются в пользу Франции, что Германия теряет колонии и что она вместе с тем, скрученная и помещенная в прокрустово ложе, должна принять все меры, чтобы выкачать 130 миллиардов золотых марок. Думать, что с этим положением помирится Германия, растущая и идущая вперед, значит рассчитывать на чудо … Версальский мир и его продолжение — Локарно, узаконяющие и юридически освящающие потерю Германией Силезии, Данцингского коридора и Данцинга, потерю Украиной Галиции и Западной Волыни, потерю Белоруссией западной ее части, потерю Литвой Вильны и пр., — какая гарантия, что этот до овор, искромсавший целый ряд осударств и создавший целый ряд узлов противоречий, — не разделит судьбу старо о франко–прусско о до овора, отторгнувшего после франко–прусской войны Эльзас — Лотарингию от Франции? Такой гарантии нет и быть не может».

Сталинский анализ, который, будучи по существу верным и правильно определяет им источники будущей войны, вряд ли, был чем–то экстраординарным, или открывавт им что–то новое для дипломатов послеверсальской Европы. Поражает другое. С этим анализом выступил генеральный секретарь большевистской партии. При этом он не вел речь об «оплотах реакции», как это делал Энгельс, или об абстрактных межимпериалистических противоречиях, как Ленин. У Сталина речь шла о конкретных национально–территориальных проблемах, возник их в Европе в результате Версальского мира. Эти проблемы, он совершенно справедливо не связывал ни с империализмом, ни с феодализмом, ни с какой–либо еще общественной формацией. Сталинский анализ был определенно выдержан в тонах классической дипломатии, оперирующей понятиями национальных интересов, национальной безопасности, территориальной целостности, независимо от государственного устройства, экономической и политической систем тех или иных государств.

Сталин, видимо не случайно, упомянул об Украине и Белоруссии, которые уже были советскими республиками, в числе стран, обделенных Версальским договором. Таким образом, Сталин уже тогда наметил те вопросы, которые будут интересовать СССР в будущей войне. Пока он не коснулся других территориальных претензий, хотя позднее на 16-ом съезде назовет и Бессарабию. Заход Сталина был четко выверенным и рассчитанным на Германию. Берлину давалось понять, что СССР, недовольный Версальским миром, может стать для Германии естественным союзником в деле передела сфер влияния в Европе. Немцы тогда, однако, на эту приманку не клюнули по целому ряду причин. Но в 1939 году вторичный заход Сталина дал свой результат.

Вполне очевидно, что сам по себе предложенный Сталиным маневр, при всей нормальности его с точки зрения политического реализма, был еще одним отступлением от марксистско–ленинской теории. Ленин, как известно, не отрицал возможность и даже необходимость использования противоречий между «империалистическими» государствами. Он соглашался идти на экономические и торговые соглаш ения с ними в интересах восстановления народного хозяйства, чтобы выиграть время в ожидании мировой революции. Но такого, чтобы вступать в политические, а тем более в военные союзы с одними «империалистическими» державами против других, да к тому же с целью передела мира, Ленин никогда не допускал и даже об этом не упоминал. Сталин же довольно легко взял этот идеологический барьер. Подтверждением этому является, например, его выступление на пленуме ЦК ВКП(б), в январе 1925 года, где, в частности, рассматривался вопрос о военных расходах. Тогда Сталин поддержал предложение Фрунзе об увеличении ассигнований на оборону. Обосновывая свою позицию, Сталин сказал:

«… Война может стать, конечно, не завтра и не послезавтра, а через несколько лет неизбежностью … А новая война не может не задеть нашу страну … Вопрос о нашей армии, о ее мощи, о ее готовности обязательно встанет перед нами при осложнениях в окружающих нас странах, как вопрос животрепещущий … Но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, — нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить» .

Говоря о том, что Россия «бросит гирю», Сталин давал понять, что Россия пойдет на военный союзс одной группировкой великих (империалистических) держав против другой. Более того, по его стратегическому замыслу на такой союз следовало идти не на ранних этапах конфликта, а позднее, когда уже достаточно четко определятся силы 1 противостоящих сторон, когда они будут втянуты 1 в смертельную схватку за существование. Тогда Россия смогла бы 1 выйти на арену как ре ш ающая сила мировой политики, как сила способная склонить чашу весов в ту или другую сторону. И в этом случае Россия уже могла бы 1 претендовать на главную роль в определении судеб послевоенного устройства мира. А это, в свою очередь, позволило бы 1 России, если не на всегда, то, по крайней мере, на достаточно длительный срок надежно обеспечить свою военно–политическую безопасность.

Основные элементы стратегического замыюла Сталина быши, скорее всего, навеяны 1 изучением опыта классической британской дипломатии. Не случайно, еще в 1927 году Сталин обратил внимание на следующую особенность внеш ней политики Англии:

«… Английская буржуазия не любит воевать своими собственными руками. Она всегда предпочитала вести войну чужими руками. И ей иногда действительно удавалось найти дураков, готовыгх таскать для нее из огня каштаныг».

Рассматривая англичан как своих будущих главных дипломатических противников, Сталин явно готовился к тому, чтобы не дать Лондону использовать себя, как он позднее выразился в качестве «батрака», и по возможности, заставить Англию саму воевать со своими противниками. России же Сталин стремился обеспечить ту самую роль «балансира», которую англичане играли в Европе в 19-ом веке, примыкая то к одной, то к другой коалиции в зависимости от обстоятельств, и пытаясь не допустить таким образом чьей–либо гегемонии на европейском континенте. Впрочем, Сталин не строил задачи коалиционной политики исключительно на расчетах о будущих союзах с той или иной группой великих держав. Пока по внутриполитическим причинам это было невозможно, он готов был на коалиции другого рода. Вовлеченность Сталина в события в Китае свидетельствует о том, что он стремился создавать коалиции с развивающимися странами, вместо того, чтобы устраивать там революции. Эту мысль он отчетливо провел на 15-ом съезде ВКП(б), выделив в качестве самостоятельной задачи «сближение с так называемыми «слабыми» и «неполноценными» государствами, терпящими гнет и эксплуатацию господствующих империалистических держав» 25.