Анджей Иконников-Галицкий - Тридевятые царства России

– Вот это место по-айнски назвается: «Та скала, о которую в пыль разбиваются волны», – пояснил Игорь. – Так примерно можно перевести.

И – дальше, той же дорогой. Переночевали под шум моря в палатке невдалеке от посёлка Ильинский. Эти посёлки – мрачное зрелище. Брошенные дома, мёртвые окна, обвалившиеся трубы, развалины заводов. По берегам – железные остовы разбитых и брошенных сейнеров. Хмурое, полупьяное население. Делать здесь нечего, уехать отсюда некуда. Рыбзаводы стоят, рыбфлот разворован, зверофермы брошены. Как-то живут – доживают.

От Ильинского дальше дорога становится лучше. Тут ездят грузовики с углём из Углегорска в Южный. Ещё километров тридцать – и у Красногорска большая дорога сворачивает от берега в сторону. Прибрежная трасса тянется, становясь почти непроезжей, ещё километров двадцать – и всё: дальше мосты снесло минувшей весной. Вот тут начинается заказник, раскидавшийся по берегам обширного озера, именуемого Айнским. За озером виднеются тёмные вершины гор: Ичара и гора Краснова. 1022 и 1093 м соответственно. Для Сахалина – прилично. Появляются они из туч изредка, и снова в них прячутся. По совершенно невероятным ухабам и лужам, когда-то считавшимся трассой, проезжаем на боевом «субарике» сквозь пихтово-тисовый лес, выруливаем на берег. Река впадает в море широким потоком; море совсем уже разбуянилось; небо почти черно. Ветер свистит. И мы идём купаться. Если можно это так назвать. Вбегаем в огромную волну, она кроет с головой, и тут же выбрасывает на отмель. Холодная! Бодрит!

Идём обратно к машине. За поросшим травой песчаным гребнем, где уже не чувствуется морской ветер и где выдаёт свой писк первый комар, вдруг видим: медвежье дерьмо. Свежее. Только что здесь был.

Ночевать остались в доме егеря, на самом берегу широкого Айнского озера. С хозяином, конечно, Игорь на дружеской ноге. Ближе к ночи идём на озеро – смотреть синих цапель. Игорь и хозяин обсуждают жизнь и заработки. Заработки здесь – в основном за счёт американцев. Любят они ездить на Айнское: охотиться да природу на камеру снимать. Австралийцы тоже бывают. Новозеландцы попадаются.

Совсем вечер. Перед заходом солнца вдруг очистилась северо-западная сторона неба; в сине-оранжевых полосах заката явилась косматая вершина горы Ичара; запереливалась сказочными цветами поверхность озера. И вот – птица взлетела с воды, огромная, переливчато-синяя, и устремилась наискосок вверх, вытянув шею, панически крича. И тут же – пол-озера поднялось на воздух. Десятки синих переливчатых длинношеих птиц рванули куда-то, прокричали своё – и скрылись за деревьями.

Стемнело. Мы пошли спать.

Сахалин – остров контрастов (как, впрочем, и весь Дальний Восток, да и вся Россия). Начиная с дорог. Прекрасная, гладкая, как отполированная, трасса Корсаков – Южный – Долинск – и убойные ухабы остальных сахалинских дорог. Мы доехали с Игорем до Углегорска. Шёл обычный дальневосточный дождь: то ливень, то морось. Возле Углегорска начался асфальт, но лучше бы он не начинался. По его трещинам и разломам догребли до угольного разреза. Нам надо было прощаться. Игоря звали неведомые дороги, а моё пребывание на острове заканчивалось. У разреза остановились, дабы договориться с каким-нибудь водилой: посчастливится – до Южного, а то – хоть до Ильинского. Автобус, как нам сказали на автостанции, скорее всего, из-за селей не пойдёт. Один водила взял меня до Ильинского. Обнялись с Игорем.

– Ну, – сказал Игорь, – ты побывал в таких местах Сахалина, в которых редкий сахалинец бывал. Счастливого пути.

– И тебе счастливо добраться. Хорошей дороги и целеньких мостов.

По страшным ухабам, на которых, кажется, вытряхивает из тебя печёнки, а КАМАЗ должен непременно развалиться, добрался я до Ильинского. Там застопил другой КАМАЗ – до Южного. Грунтовка от берега Татарского пролива идёт здесь через перевал и спускается к берегу Охотского моря. Самое узкое место острова. На охотском берегу у дороги сидят – кто бы вы думали? – цыганки. Торгуют косметикой, кожаными куртками, платьями – и крабами. Огромные крабы, по полметра (с клешнями) в диаметре, красные, пахнут морем. Шофёр мой купил пару крабов, положил рядом с собой, отломил клешню – и давай грызть. Одной рукой рулит, другой – с крабом расправляется. Так и доехали до Южного.

И вот опять дождь, я ночую всё в той же привокзальной гостинице. Но – не один. Сосед мой по номеру прибыл с материка, а утром едет поездом в Ноглики. Везёт три ящика и огромную сумку фруктов, и поэтому путешествует сушей и морем, а не по воздуху. Молодой парень, работает на буровой, нефть добывает.

– Зарабатываем мы, – говорит, – прилично. Чего ж, грех жаловаться. Долларов пятьсот-семьсот в месяц получается. Не то что тут, в Холмске каком-нибудь или в Томарях, где за тысячу рублей в месяц люди удавиться готовы, и то работы нет. Но ведь ты пойми, что обидно. Ведь я вот специалист, вкалываю, а тут же рядом американец работает, ту же работу делает, а получает в десять раз больше. Ведь ты что думаешь, какие у них ставки? Да он меньше чем за пять тысяч баксов и разговаривать не станет. Ты ешь персики, ешь, а то мне всё равно не довезти… И ведь они что делают? Они всё тут скупили, вся нефтедобыча тут принадлежит американцам. Нашим, которые начальники, которые к скважине близко не подходят, всё здесь, в Южном тусуются, – им они платят по две, по три штуки баксов. Купили, значит. А с нами, с русскими работягами, разговаривает такой, как с рабами. Понимаешь, что обидно: они нас на нашей же земле за людей не считают. Презирают. Вот что обидно.

Из Южного во Владивосток я всё же улетел самолётом. Уж больно заморочно искать другие пути. Во Владивостоке я жил в получасе ходьбы от порта. А тут – надо ехать в Корсаков или Холмск, там сидеть, ждать транспорта. А сколько ждать? День, неделю, месяц? Кто знает? Или на пароме и поезде тащиться? Так опять неизвестно: пойдёт паром или не пойдёт; будут билеты или не будут… В общем, выложил сто баксов – и улетел.

Аэропорт в Южно-Сахалинске плохонький, маленький. Самолёт разбежался, взлетел. Небо разъяснело. И когда мы набирали высоту, увидел я внизу ниточку берега Татарского пролива, речки, сбегающие к нему, и светлый песчаный мыс, на кончике которого торчит крохотный маячок, а в домике у маячка живёт хмурый бородатый мужик, приятель Игоря Самарина.

Вспоминая руины прибрежных посёлков и пламенные речи вчерашнего гостиничного соседа, вспомнил я также фразу из Чехова («Остров Сахалин», XXII): «Гонит ссыльных из Сахалина также стремление к свободе, присущее человеку и составляющее, при нормальных условиях, одно из его благороднейших свойств». Русское население Сахалина активно уезжает с острова. Конечно, все не уедут. Но всё же беспокойно как-то…