Николай Задорнов - Амур-батюшка (Книга 2)

- Да как узнали, что мы тут? - спросил Егор.

- Уж узнали, - ответил плешивый.

- Уж узнали! - на барже снова все оживились. И, как по команде, смолкли, ожидая слов Егора.

Заговорил плешивый:

- Выше Хабаровки-то казаки живут, значит - тебя искать ниже. За Хабаровку заехали - там воронежские. Мы спросили их. Вот они и сказали, что пермяков на Мылки загнали...

Егор расспрашивал о родных. Каторжники слушали весь разговор со вниманием. Всю дорогу занимала их судьба неведомого Егора. Привет, привезенный из такого далека, волновал всех. Быть может, во встрече с Егором каждый из них видел другую, желанную встречу. Кто-то им передаст привет с далекой, покинутой родины?

- Ну, смотри, Егор, - продолжал плешивый арестант, - обратно пойдем накормишь... - Плешивый намекал на побег.

Мгновение стояла тишина, потом вся толпа загрохотала. Смех каторжников был грубый, болезненный и громкий.

- Ну, а ты как на новом-то месте?

- Конвою чего-нибудь дай. Он баржу задержал, рупор давал скричать.

Егор дал солдатам рыбы.

- Ну, ребята, бежать будем, так работа у мужиков найдется!

Арестанты опять захохотали. Смеялись и солдаты конвоя.

- Сами с голоду не подохнут, так прокормят, - сказал унтер.

- На мужиков всегда надежда.

- У нас уж есть двое, - сказал Егор. - Живут в деревне у соседей.

- Эй, эй, от борта! - крикнули с кормы.

- Как тебя зовут-то? - спросил Егор.

- Аким.

- Куда вас теперь?

- На Соколин остров.

- Вот тебе, Аким, еще рыбы соленой.

- Дай мне!.. Дай мне!.. - потянулись худые руки. Тощие, желтые, в серых халатах, со злыми, истомленными, больными глазами, арестанты заискивающе улыбались Егору.

- От борта! - орал часовой. - Хватит, спускай парус!

- Дай мне! Дай солененького-то! - молил Егора какой-то старик и толкался по отходившему борту, цепко хватаясь за него руками, оттесняя с силой товарищей. Он облизывал губы и глотал слюну.

Егор подал ему последнюю рыбину.

Вода вдруг зашумела, волны заплескались. Егор отвел лодку, баржа пошла. Водяной парус в огромной деревянной раме ушел под воду. Течение быстрей погнало судно.

Арестанты долго еще махали Егору.

- Видишь ты, какой он!

- Вольный, сам пришел...

С тоской они смотрели на отплывающие далекие избы вольных поселенцев.

- Хорошо на воле!..

- Гляди, братцы, места. Замечай деревни!..

Угрюмые, печальные лица теснились вокруг плешивого.

На барже долго говорили про Егора и радовались, что нашли его и что живет он ладно и вольно, счастлив, видно, завел пашню, сына с собой в лодку берет, приучает мальца. Мысленно входили в его жизнь и радовались, как своему счастью.

На корме завели тоскливую песню.

* * *

Егор и Наталья часто вспоминали родню. За разговорами о них Наталья, казалось, забывала свою тяжелую беременность. А Егор чувствовал, что судьба теперь уже не даст ему покоя никогда. "Только я обрадовался, собрал хлеб - сокровище свое, чего желал столько лет. И показалось мне, что я утвердился тут крепко и как будто успокоился, заботы о будущем отпустили меня. Как вдруг эта весть издалека..."

Мир людского горя открылся Егору. И он понял, что дремать ему нельзя, что судьба гонит его вперед, не дает отдыха. "Одно наладил, и сразу же дана мне новая забота".

- Не зря мое сердце болело, - говорила Наталья.

"Я вот все хотел чего-то", - думал Егор.

- Мы-то ладно живем, а они-то как? - говорил он. - Горя-то, поди, немало у людей. Диво, поклон на Амур прислали! Вот уж я не ждал, что кто-то сыщет нас. Конечно, им охота знать, как дошли, устроились ли. Им тоже, поди, хочется на новые-то клинья.

Чувствовал Егор, что Русь велика, а люди - как в одной избе.

- Молва-то людская... Она не зря идет, - толкует дед. - Расея-то матушка нам весть послала. Дескать, детушки вы мои, родину-то не забывайте, нас-то в лаптях. Мол, где вы там? А мы-то на старом месте... Старик прослезился. - А я-то думал: мы ушли и как стеной отгородились. Гребень да степи, море да леса.

- Всюду один народ тянется, - отвечал Егор. - Все одна Расея.

* * *

В деревне докапывали огороды. Егор готовился к осенней рыбалке, делал бочата из полых деревьев. Улугу привез ему новый невод. Летом Кузнецов купил на баркасе пуд конопли и отдал приятелю Улугушке, чтобы связал из нее невод.

Над росчистями - осенний вид. Снопы хлеба, снопы льна; вдали березы, листья чуть золотятся. Красные гроздья рябины видны в чаще, и большие ягоды шиповника как яблочки на оборванных, оголенных ветрами ветвях.

Не плеснет рыба на реке, волна не набежит. Погода ясная, сухая, теплая. Слышно, как где-то далеко за лесом шумит горная речка Додьга.

Мужики на желтой релке достраивали мельницу.

Сашка-китаец тоже приходил помогать.

- Видишь ты, как китаец чисто работает, - замечал Тереха. - В аккурат старается.

В обед с постройки все шли по домам.

- И ты, губернатор, подсобляй! - говорили мужики Ивану, проходя мимо его зимовья. - Ленишься, гуран!.. Где опять пропадал?

- Далеко не ездил. Парохода жду. Ко мне пароход не идет, - отвечал Бердышов. - Я в город собираюсь. У меня все дела запутались, сижу думаю день и ночь.

- Как гольд на корме, - отозвался Егор, напоминая Ивану его же рассказы.

Иван делал вид, что удивляется.

- А у вас быстро же идет работа. Ну и расейские! Оказывается, все могут сделать!

Жара томит, звенят кузнечики, мошка стоит над селением.

Из-за мыса выходит судно. Слышится песня.

- Опять гонят невольников-то... Люди на старых местах страдают без хлеба и без земли. А народ добром на новое место не умеют подвинуть, вот и гонят все невольников, - тихо говорит старик.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

- А Сукнов знай гвоздит и гвоздит. Все работает на Пахома! удивлялись мужики.

Всякий свободный день солдат приходил к Бормотовым и помогал им по хозяйству. Весной он помог Пахому посеять, потом ездил с ним на покос. Мужик привык к солдату, считал его своим, сама солдатская рубаха казалась ему родной. Пахом полагал, что и солдату тоскливо без пашни, без крестьянской работы, и, как ему казалось, он понимал Сукнова.

- Солдат-то нанялся, что ли, к тебе? - спрашивали соседи.

- Парень молодой, о семье скучает, - отвечал Бормотов.

- Верно! Этот не такой безобразник, как Лёнка.

Солдаты посмеивались над товарищем.

- Чего ты, Андрюшка, все шляешься в деревню? Позарился на девку? спрашивали они.

Андрею нравилась дочь Пахома. Она была некрасива - смуглая от загара, в веснушках, нос толстый, волосы русые, в темных завитках на лбу, ладони широкие, шершавые. На вид неловка, грузна, плечи широкие, могучие, так что, глядя на них, чувствуешь, что у нее не девичья сила. Но, когда солдат был рядом, некрасивое лицо Авдотьи яснело, и казалось, кроткая душа светится в ее серых глазах. Ни у кого еще не видал Андрей такого живого лица, такой ясности взора. Она как бы расцветала при нем, и Сукнов видел в Авдотье то, что для всех было скрыто.