Павел Загребельный - Диво

Много дней длилась нечеловеческая расправа в долине Струмешницы, Василий отдал палачам четырнадцать тысяч болгар, сто сорок сотен воинов Самуила были ослеплены, и на каждую сотню выделен один одноглазый поводырь, и слепые, воя от невыносимой боли, ибо нет более тяжкой и дикой боли для человека, чем боль от ослепления, разбегались по горам и долам, часть одноглазых бежала от своих слепых побратимов в первую же ночь (днем они боялись убегать, еще не могли освоиться с тем странным состоянием, когда сто человек смотрят на тебя средь бела дня и ничего не видят, поэтому выбрали для бегства темную ночь). А слепые, лишившись помощи, гибли в водоворотах, забредали в непроходимые дебри, умирали от голода и жажды, будучи неспособны найти воду, умирали от ран, от зноя, от диких зверей, потому что были беспомощнее малых детей и не умели защититься даже от бродячего пса; слепые расходились дальше и дальше, нагоняя ужас на всю Болгарию, они проходили мимо родных домов, неопознанные и несчастные, одни и вовсе не ведали, куда и зачем направляются, другие решили отыскать в своей вечной тьме царя Самуила, надеясь, что, быть может, он защитит их, спасет, даст убежище.

А Самуил пришел в себя после раны и замкнулся на острове в Преспе, знал о победе василевса в Клидионе, но ничего об ослепленных. Не знал он и о том, как долго и тяжко идут они к нему, блуждая по дорогам Болгарии, и когда тысяча или две, а может, и десять тысяч слепых остановились на том берегу пролива, отделявшего столицу Самуила от берега, ободранных, беспомощных, жалких, и племянник Иван-Владислав прибежал к царю и крикнул, чтобы гнали их прочь, Самуил велел:

- Пустите их сюда.

Он вышел на берег, чтобы встретить нервую лодью со слепыми, стоял у самой воды, старый, поседевший, с угасшим взглядом, моросил холодный дождик, но царь стоял без шапки и полными горя глазами смотрел на своих бывших воинов.

Они вываливались из лодей грязными, смердящими купами лохмотьев, неприкрытых костей, незажившие глазные впадины источали кровь, вызывая невыносимую боль в старом сердце царя; они окружили своего царя, хватались за его одежду, старались дотянуться руками до его лица, плакали невидящими глазами:

- О царь, татко ти наш, помогни ни, при тебе сме дошли...*

______________

* О царю, отец ты наш, помоги нам, к тебе пришли... (болг.)

Самуил протягивал к ним руки, гладил их бедные головы; плакал вместе с ними:

- Деца мои, сынове мои, войницы мои добре, войницы мои храбре, народе мой...*

______________

* Дети мои, сыны мои, воины мои добрые, воины мои храбрые, народ мой... (болг.)

И встал на колени перед слепыми, а потом повалился на песок и умер.

Так рассказывают еще и сегодня болгары, и так оно и было на самом деле.

А Василия Второго прозвали Вулгарохтонос, то есть Болгаробойца, и с этим зловещим прозвищем он вошел в историю и остался там рядом со всеми другими, которых человечество старательно сохраняет в своей памяти.

На этом можно было бы считать законченной повесть об исторических прозвищах, если бы не Сивоок, имевший неосторожность родиться именно в эти смутные времена и неосмотрительно шедший в самый водоворот событий того обезумевшего столетия.

Отзвуки битвы на Клидионском перевале донеслись и до монастыря "Святых архангелов", игумен Гаврила правил молитвы за победу над ромеями, молились денно и нощно иноки... Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас, аминь. Оставлены все повседневные дела, покончено с раздвоенностью, которая удивляла Сивоока в иноках: молятся и одновременно твердо стоят на земле, занимаются делами земными, носят дрова, выпекают хлеб, переписывают книги, сплетничают друг о друге, беззаботно спят и сладко упиваются вином, выкраденным из монастырских подвалов.

Но никак не мог он понять, как могут эти несчастные иноки вымаливать у своего бога спасения для родной земли, поскольку у них бог - общий с ромеями и где-то в ромейских монастырях точно так же тысячи немытых черноризцев вздымают взлохмаченные бороды к небу и молят о том же самом, о чем молят и встревоженные болгарские братья. Что же это за бог, который умеет служить сразу двум враждующим народам, и в самом ли деле он такой всемогущий, и хитрый, и ловкий, чтобы успевал давать и нашим и вашим? И как он это делает? Вертится туда и сюда, как гулящая девка, что ли? От пророка Исайи: "Племя злодеев, сыны погибельные!.." О ком это? Болгары - про византийцев, а те - про болгар? Что же это за святые слова, если их можно повернуть, как копье, куда хочешь, в зависимости от того, в чьих руках оно окажется? Или: "Перестаньте вы надеяться на человека, которого дыхание в ноздрях его: ибо что он значит?" А Сивоок привык полагаться именно на человека, на собственную силу, на мощь своих рук, и ему смешно было теперь смотреть на здоровенных бородачей, которые стояли на коленях в темной монастырской церквушке и беспомощно вздымали руки к небу, в то время: как где-то их братья бились насмерть с врагом. А почему бы не взять в эти медвежьи лапы какое-нибудь оружие или просто дубину да не поспешить и самим туда, где кипит битва? Жизнь уже научила Сивоока не стоять в ожидании событий, он твердо знал, что всегда нужно вмешиваться самому, бросаться в самый водоворот, врываться в самый ад боя и состязания, ибо только там настоящая свобода, настоящий размах для силы, только там чувствуешь себя живущим и неподвластным смерти.

Он начал тайком подговаривать кое-кого из иноков бежать из монастыря, сам не верил в свои уговоры, но получилось, что иноки только и ждали толчка извне, им как раз не хватало такого отчаянного человека, как приблудный рус, они охотно согласились с мыслью о том, что не надо надеяться на бога, а самим послужить земле, родившей их и давшей им силу. Конечно, Сивоок мог бы уйти за далекие горы и один: он легко уговорил своих первых знакомых Тале и Груйо, но хотелось вырвать из тихой обители как можно больше здоровых иноков, ибо хотя и сам просидел тут два года, так и не смог привыкнуть к тому, чтобы растрачивать молодую силу таким странным образом. Он говорил одному: "С этой силой, добрый человек, можно разогнать целую сотню ромеев". Говорил другому: "Ах, если бы я имел такой острый глаз, как у тебя!" Говорил третьему: "Разве кто-нибудь знает лучше тебя эти горы!" Уговаривал четвертого: "А выпьем, братья, да и махнем с богом!" Еще другому предлагал: "А ну-ка, давай поборемся, кто сверху, того и слушать!" А некоторых просто пугал: "Доберутся ромеи и сюда, сожгут вас и растопчут. Чего же ждать!"

Быть может, кто-нибудь и донес игумену об этих уговорах Божидара, но отец Гаврила не вмешался своевременно, сделал вид, что ничего не замечает, и ключник монастырский вынужден был тоже не обращать внимания на исчезновение запасов из кладовых, потому что какое значение имел кусок солонины, когда под угрозой находилась вся Болгария?