Павел Загребельный - Я, Богдан (Исповедь во славе)

Оссолинский принял меня в своем домашнем кабинете при одной свече, но на столе было хорошее вино и холодная дичь из литовских лесов, и глаза его в полумраке светились умом и, если так можно сказать, доброжелательностью, хотя от такого плута вряд ли следовало ожидать чего-нибудь подобного.

Мы поздоровались, называя друг друга просто по фамилии, слишком уж отличалось наше общественное положение и звания наши точно так же. Мои растрепанные, печально обвисшие усы никак не гармонировали с закрученными светлыми усиками пана канцлера коронного и его выхоленной, расчесанной так, что золотился каждый волосок в ней, бороды, но это мало меня беспокоило, я без церемоний принял приглашение Оссолинского сесть напротив него за столик, не отказался и выпить, и закусить как следует, а потом молча посмотрел на хозяина, ожидая потоков его обычного красноречия.

Невольно вспомнился мне шляхтич Низдиковский из маетностей Киселя. Что-то было в нем от Оссолинского. Такой же прилизанный до прозрачности, просветленный взгляд, доброжелательность во всем обхождении, а рядом сажают на кол человека, и это нисколько не отражается на поведении шляхтича, ибо, как говорит пан возный Коструба: не всовывай пальцы между дверей.

Оссолинский добродушно морщил свой большой нос, будто хотел сказать: "Пан ждет от меня красноречия? Пан его получит!" Из него всегда текли словеса, как из отверстия в бочке. Когда после элекции Владислава поехал послом к папе римскому, то к нему начал пробиваться какой-то итальянец, передавший через слуг, что возьмет всего лишь сто золотых, чтобы научить их пана необходимому красноречию. Оссолинский велел ответить, что он даст наглецу двести золотых, лишь бы тот его послушал и понял, что такое настоящее искусство произносить речи. Папу Урбана зачаровал тогда так, что тот присвоил ему княжеский титул. Вскоре получил такой же титул и от императора Фердинанда. А был к тому времени всего лишь подскарбием коронным. Своими высокими титулами, правда, не воспользовался, потому что сеймовыми конституциями 38-го и 41-го годов во имя сохранения вольностей шляхты было строжайше воспрещено употреблять какие-либо титулы, кроме тех, которые приняты в унии, зато сумел пан Ежи так склонить к себе короля, что тот очень скоро сделал его подканцлером, а потом и канцлером великим коронным, во всем доверился ему, Оссолинский обрастал славой, а еще больше - богатствами, и когда выдавал замуж свою дочь Анну Терезу за сына воеводы сераджского Зигмунда Денгофа, то свадьба эта была едва ли не самой богатой за все сто лет. На ней присутствовал король, все города польские, все воеводства, все вельможи изощрялись в изобретательности и щедрости, так что подарков молодым было навезено на сто пятьдесят тысяч золотых.

Я знал, что канцлер презирает меня так же, как и всех остальных, как презирает он, наверное, и самого короля, потому что на сегодняшний день Владислав беднее пана Ежи, - но чего же иного я должен был ждать? Уважение к ближнему своему бывает только у бедняков. Богатство отнимает у человека способность уважать других, богачи любят лишь самих себя. Разница лишь в том, что выражают это по-другому. Глупые тычут тебе в глаза свое презрение и чванство, умные умеют скрывать свои чувства то за вежливым словом, то за молитвой, то за панибратством, то за показной доброжелательностью.

Пан Ежи сидел напротив меня, смотрел так откровенно и умно, доброжелательно морщил свой породистый нос. Он еще молчал, но я уже знал, о чем будет речь.

- У нас было адское лето, - нарушил молчание Оссолинский. - Канцлер Радзивилл, торопясь к королю в Варшаву из своей Олики, потерял любимого коня из-за несносной жары.

- Я тоже торопился к королю, но мои кони целы, - сказал я.

- Казаки умеют обращаться с конями.

- Не только с конями, пан канцлер.

- О, я знаю: с женщинами тоже! - засмеялся пан Ежи.

- И с врагами, - добавил я.

- Кто же этого не ведает, пан Хмельницкий? Фама об этом достигла уже и антиподов, думаю. Не один властелин завидует королю польскому, что тот имеет таких доблестных воинов.

- Пришлось слышать и это недавно.

- Но пан не торопится на этот зов?

- Сказал же, что торопился к королю своему. А к чужому - зачем должен был бы спешить? Да и будут ли тогда мои кони целы?

- У великих полководцев целыми бывают не только кони, но и люди, заметил раздумчиво канцлер.

- К сожалению, за всю жизнь мне еще не приходилось видеть великих полководцев, а я бы распознал их, потому как на них печать божья. Когда Велизарий переоделся нищим, то воин, встретивший его, все равно узнал своего великого полководца даже в лохмотьях. Мне же приходится видеть только великих кровопийц, жаждущих большого кровопролития. И все как-то так получается, что проливается кровь моего народа. Если не Жулкевский, то Ходкевич, а то Конецпольский или Потоцкий. А из этой крови не рождается ничего, кроме еще большей крови.

- Кровь может родить великих сыновей.

- В это мы верим, и многих уже выдвинул народ, но погибали они безымянными ватажками. Какой-то фатум преследует мой народ, и я завидую вашему народу, пан канцлер.

- А если бы я сказал здесь, что завидую пану Хмельницкому?

- Разве лишь как Иову поверженному?

- Говорил ли пану Хмельницкому граф де Брежи о его высоких способностях? - не слушая меня, быстро спросил Оссолинский.

- Обычная галльская любезность.

- Мне известно, что во Франции высоко ценят пана Хмельницкого как необыкновенно умного и способного полководца. Франция же знает это искусство как никто другой. Она еще никогда не проигрывала ни одной войны.

- Кроме той, которую проиграла Цезарю.

- Тогда еще не была собственно Францией, была лишь Галлией. Но теперь это могущественная держава с мудрейшими королями, с величайшими военачальниками. И вот там уже знают о пане Хмельницком и жаждут видеть его у себя на полях битвы.

- Когда святому говорят, что он способен на чудеса, то в дальнейшем их от него требуют. Неудобство от святости, пан канцлер.

- Это говорят не только святым, но и геросам. Морские походы, которые пан осуществил, вызывают удивление и страх даже у грозных османов.

- Пан канцлер хорошо знает, что я, сижу на хуторе и развожу пчел, а еще - тщательно исполняю свой сотницкий уряд в Чигирине.

- Совсем необязательно становиться огнем, чтобы быть в огне, пан Хмельницкий, необязательно. Ум простирается дальше, чем ядро из самой большой пушки, мне ли об этом говорить пану? Мы что-то знаем, о чем-то догадываемся, может, лучше не углублять наших знаний и догадок и не придавать им лишней огласки. Представляется прекрасный случай. Король Франции был бы рад видеть у себя отважных рыцарей запорожских во главе с их славным полководцем Хмельницким, и наш король не имеет против этого никаких возражений. Сейм не может разрешить вербовку нашего войска для чужой страны, потому что испытываем нужду в нем в своей державе, но ни сейм, ни король не могут возбранить вольным людям воевать там, где они хотят. А пан Хмельницкий и его казаки люди вольные. Это склоняет к ним сердца. Мое сердце тоже.