Жорж Ленотр - Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции

Мать больше не вернулась в него. Предполагают, хотя ни один документ не подтверждает этого, что во время волнения, охватившего тюрьмы при вести о падении Робеспьера, заключенные, узнав, что госпожа Дюпле была домохозяйкой павшего диктатора, ворвались в одиночную камеру тюрьмы, где она содержалась, набросились на нее, задушили и повесили на оконном крюке. Достоверно известно лишь то, что она погибла во время этого волнения, но пала ли она жертвой убийства, или самоубийства, мы не знаем [49] В тюрьме Сент-Пелажи заключенные, услыхав звуки набата днем 9 термидора, подумали о пожаре. Потом они поняли, что произошло важное событие, когда услыхали, как тюремщик по имени Симон крикнул своей собаке: «Ложись, Робеспьер!» «Через несколько минут, — говорит «Тюремный альманах», — привели все семейство Дюпле. Один из заключенных воскликнул: «Представляю вам Ганимеда Робеспьера и его первого министра!» От них сейчас же узнали обо всех подробностях падения тирана… Удовольствовались лишь тем, что наносили им незначительные оскорбления, так как в них нуждались, чтобы узнать все подробности восстания. 11 термидора распространился слух, что жена Дюпле ночью повесилась. Объявил об этом один гражданин, который сказал: «Граяодане, объявляю вам, что вдовствующая королева совершила несколько неосторожный поступок». — «Что такое? Что случилось?» — воскликнули отец и сын Дюпле, не понимая, что он хотел этим сказать. «Граждане! — пояснил тот. — Сегодня для Франции — день великого траура. У нас нет больше принцесс»». .

Несколько дней спустя ювелир Рульи, открывая ставни своего магазина, заметил, что дверь дома осталась закрытой; задами пробрался он во двор и постучался в квартиру Дюпле. Обе сестры исчезли. Через пару недель после этого молодая, одетая прачкой женщина с шестимесячным ребенком на руках явилась в меблированный дом, где проживал Сен-Жюст [50] Улица Комартен, дом 3. До этого Сен-Жюст жил в гостинице Соединенных Штатов на улице Гальон. , и спросила дочь хозяина дома, чтобы поговорить с нею по секрету. Эта прачка была не кто иная, как Елизавета Дюпле, вдова Леба. Она переменила имя и зарабатывала на хлеб себе и своему ребенку, стирая белье на речных барках, служивших прачечными. У нее не осталось от мужа ни наследства, ни даже его портрета: она молча боготворила его память. Но она знала, что незадолго до катастрофы эта молодая девушка набросала пастелью портрет Сен-Жюста, и она сгорала желанием приобрести этот портрет, чтобы он напоминал ей о верном и любимейшем друге Леба. Художница, сама впавшая в нищету, попросила за портрет десять луидоров. У гражданки Леба такой суммы не было. Она спасла от секвестра лишь один сундук, где лежали ее венчальное платье и голубой фрак Леба, который был на нем в день их свадьбы. Она предложила в уплату за портрет эти реликвии — все, что она имела. Обмен состоялся: следующей ночью бедная вдова принесла свои платья и получила желанное сокровище.

Ламартин рассказал эту трогательную историю, и мы заимствуем ее у него, хотя и знаем, с какой осторожностью надо относиться к большинству его сообщений. Его книга «Жирондисты», в сущности, не что иное, как дивная поэма, в которой истину очень часто заменяет вдохновение. Но в том, что касается семейства Дюпле, он в виде исключения является одним из самых верных и самых точных историков, и вот почему: перед тем как была пущена в продажу «История жирондистов», в «Насьональ» были помещены некоторые отрывки из этой книги. Они появились в виде фельетонов под заглавием «Отрывки из частной жизни Робеспьера». Появление этих страниц дало повод к законным сетованиям со стороны господина Филиппа Леба, сотрудника Института и сына члена Конвента. Он написал своему знаменитому коллеге, выразив сожаление, что, прежде чем напечатать эти страницы, Ламартин не дал их прочесть ему и его матери, госпоже Леба, которая была еще жива. Ламартин послал корректуру своей книги г-ну Леба, который исправил страницы, касающиеся частной жизни Робеспьера и Дюпле, и в его редакции мы и читаем их теперь. Следовательно, в этом пункте «История жирондистов», за исключением некоторых противоречий [51] Противоречия эти произошли оттого, что поэт-историк не позаботился о том, чтобы согласовать с частью работы, просмотренной Леба, главы, написанные до этого полезного сотрудничества. Например, Филипп Леба непременно восстал бы против того параграфа, в котором Ламартин рассказывает, что Дюпле умер на эшафоте в один день с Робеспьером. Дюпле, как мы увидим, умер лишь в 1820 году. Точно так же он опроверг бы утверждение, будто Робеспьер вошел в дом Дюпле «в первый же день Учредительного собрания», то есть летом 1789 года. Достоверно известно, что депутат Арраса познакомился со столяром лишь 17 июля 1791 года. , заслуживает полного доверия. Ламартин не только принял к сведению поправки Филиппа Леба, но сделал больше: он попросил Беранже представить его самой госпоже Леба, родной дочери Дюпле, побывал у нее, и рассказ об этом свидании представляет собою одну из прекраснейших страниц его книги. «Я нашел госпожу Леба, — пишет он, — подобной женщинам Библии после разрушения Вавилона. Удалившись от общения с живыми людьми, она в своей маленькой квартирке на улице Турнон беседует со своими воспоминаниями, окруженная фамильными портретами… Портретами своих сестер, из которых самая красивая должна была выйти замуж за Робеспьера, самого Робеспьера, любившего щеголять в нарядных костюмах, представляя контраст с санкюлотом в куртке, деревянных башмаках и красном колпаке — символом народной нищеты и равенства, воспетых якобинцами. Чудный портрет во весь рост Сен-Жюста, этого Барбару террористов и Антиноя якобинцев, [52] Жак Барбару — один из лидеров жирондистов, славившийся своей красотой. Антиной — любимец римского императора Адриана, поклонявшегося его красоте. красовался в золоченой раме у стены, в простенке между пологом кровати и дверью, и служил напоминанием о том культе, которым молодая девушка окружала память самого обольстительного из последователей трибуна смерти.

…Молодая девушка стала женщиной, матерью, вдовой; она сделалась старше годами и лицом, бесследно исчезла былая красота, но в ней незаметно ни одной черты старческой дряхлости. Постоянная, глубокая, хоть и успокоенная с годами печаль сообщила ее резким чертам какую-то особую окаменелость. Вся она как бы застыла, сосредоточившись на одной идее и одном чувстве — идее абстрактной, чувстве твердом, но не мрачном.

Она встретила меня доверчиво… Она допустила меня в свое уединение и разрешила мне перелистывать страница за страницей все сохранившиеся в ее удивительной памяти неистощимые и живые воспоминания о подробностях частной и общественной жизни Робеспьера. Сен-Жюст также занимает большое место в ее воспоминаниях. Мне представляется, что до своего брака с Леба юная дочь подрядчика Дюпле, домохозяина Робеспьера, мечтала сделаться женою молодого и прекрасного проконсула, фанатического приверженца этого Магомета с антресолей [53] Напомним, что прежде антресолями назывались жилые помещения, надстроенные над первым этажом дома. , когда революция завершится, наконец, той сентиментальной идиллией, которую Сен-Жюст и его учитель думали насадить на месте искорененного неравенства и разрушенных эшафотов… Каждый раз, когда наш разговор касался Сен-Жюста, голос госпожи Леба становился мягче, выражение лица — нежнее, и взор ее, загораясь энтузиазмом, поднимался от портрета к потолку, как бы посылая немой упрек небу, разрушившему некую сладкую надежду [54] Я долго думал, что могло внушить Ламартину это нескромное и необъяснимое предположение. Говорят, что Сен-Жюст любил Анриетту Леба, сестру своего коллеги, но не пользовался взаимностью. В одном из писем, написанных Леба из Эльзаса своей молодой жене, встречается следующая фраза: «Сен-Жюст шлет тебе свой привет, он надеется, что ты перестанешь сердиться на него». В чем заключалась причина гнева госпожи Леба? Позднее, в 1794 году, когда оба молодых человека встретились в Северной армии, в письмах Леба к жене вновь попадаются довольно загадочные слова: «Мы теперь стали добрыми друзьями, Сен-Жюст и я; между нами не было речи ни о чем». И еще: «Мое положение не из приятных: домашние неприятности присоединились к неизбежным огорчениям, связанным с моим назначением… Но пусть я стану несчастнейшим из людей, лишь бы Республика победила! У меня не было с Сен-Жюстом никакого разговора о моих или его семейных привязанностях. Только с тобой я могу говорить обо всем, так мало на свете друзей. Мой привет всей семье, Генриетте. Известный тебе человек неизменен». Конечно, можно на основании этих отрывков сделать некоторые заключения в духе Ламартина, но это было бы несправедливо и неуместно. , одним ударом топора отделив эту голову ангела-истребителя от плеч двадцатисемилетнего борца».