В. Горнъ - Гражданская война на сѣверо-западѣ Россіи

Краткій періодъ управленія эстонцами занятой мѣстностью былъ днями относительнаго спокойствія обывателей. Прежде всего рѣшительно и въ корнѣ была пресѣчена всякая погромная агитація. Соотвѣтствующій приказъ коменданта и дѣйствительный надзоръ за исполненіемъ этого приказа былъ столь энергиченъ, что черносотенники смолкли, какъ по командѣ. Человѣконенавистническая злоба ушла внутрь, смѣнившись у этихъ людей наружнымъ холодкомъ къ власти. Разочарованіе ихъ было полное. Эстонское командованіе и солдаты замѣтно это почувствовали. Недаромъ нѣкоторые эстонскіе офицеры жаловались позже на «неблагодарность» нашего купечества. Но было бы преувеличеніемъ сказать, что сторонникомъ погрома было все купечество и только люди изъ этой среды . Любители расправы находились въ разныхъ слояхъ населенія, а среди купечества, наоборотъ, случалось слышать голоса, опредѣленно осуждавшіе погромную агитацію, организованную кѣмъ то въ одинъ изъ базарныхъ дней. Большая часть населенія несомнѣнно цѣнила военную эстонскую помощь, а командованіе искренно желало сгладить всѣ невольныя шероховатости между арміей и иноплеменнымъ населеніемъ города. Кое какіе намеки на этотъ счетъ проскользнули въ рѣчи командира эстонскихъ войскъ къ солдатамъ на парадѣ.

Много интересныхъ картинъ перевидала наша городская площадь, на которой былъ устроенъ парадъ эстонскихъ войскъ. Въ дни мартовской революціи на этой площади принималъ грандіозный парадъ командующій сѣв. зап. фронтомъ генералъ Рузскій. Въ дни нѣмецкой оккупаціи по ней стройно дефилировали предъ принцемъ Людовикомъ Баварскимъ скованныя желѣзной дисциплиной нѣмецкія войска. Позднѣе на той же площади передъ лицомъ самого краснаго генералиссимуса Троцкаго плелись на парадѣ расхлябанные большевистскіе солдаты. Одна волна причудливыхъ перемѣнъ жизни смѣняла другую и всѣ онѣ, какъ живые символы многообразія революціоннаго катаклизма, оставили свой слѣдъ здѣсь. Теперь катилась четвертая по счету волна — церемонію парада на той же площади продѣлывали войска эстонской республики.

Принимавшій парадъ офицеръ сказалъ рѣчь къ солдатамъ на эстонскомъ языкѣ, но въ толпѣ зрителей оказались псковичи-эстонцы, благодаря чему отрывки изъ рѣчи стали извѣстны и русскому населенію города.

«Въ борьбѣ съ большевиками, сказалъ между прочимъ офицеръ, русскіе — наши братья по оружію. Война идетъ вблизи нашихъ границъ, помогая русскимъ, мы помогаемъ нашей родинѣ. Русскіе, какъ и мы, много перенесли отъ большевиковъ, и потому мы должны понять ихъ угнетенное настроеніе ».

Въ тѣ нѣсколько дней, когда эстонцы были единоличными хозяевами города, они взяли телефонные аппараты у горожанъ, кое-какой товаръ, оставшійся въ такъ называемыхъ націонализированныхъ магазинахъ (но въ дѣйствительности принадлежащихъ нашимъ купцамъ) и вывезли часть льна, оставшагося на пристани рѣки Великой. Но такова была наша судьба, что даромъ насъ изъ большевистскихъ объятій никто не освобождалъ. Прогнавшие большевиковъ въ ноябрѣ 1918 года нѣмцы захватили огромные склады всероссійскаго земскаго союза, пообчистили въ центрѣ города обывательскія квартеры подъ предлогомъ омеблированія будущей резиденцъ-квартиры гр. Мирбаха, прихватили немало и вообще всякаго другого добра. Такимъ образомъ, по сравненію съ нѣмецкой «контрибуціей», эстонцы ограничились въ сущности пустяками. Болѣе обильные плоды они пожали гораздо позднѣе, но объ этомъ рѣчь будетъ впереди.

Квартирной повинностью эстонцы вовсе не злоупотребляли, размѣстившись довольно скромно. Разстрѣловъ, а тѣмъ паче публичныхъ казней, тоже не было.

Такова была заря русско-эстонскихъ отношеній на псковскомъ фронтѣ.

Спустя четыре дня послѣ прихода эстонцевъ, однажды вечеромъ въ Псковъ пожаловалъ «атаманъ крестьянскихъ и партизанскихъ отрядовъ» подполковникъ Булакъ-Балаховичъ. Отрядъ солдатъ, прибывшій съ нимъ, былъ частью конный, частью пѣшій, въ общемъ весьма небольшой, невнушавшій впечатлѣнія сколько нибудь серьезной силы. «Войскомъ» эту кучку вооруженныхъ людей можно было называть только по недоразумѣнію. Тѣмъ не менѣе улица встрѣтила «атамана» съ большимъ воодушевленіемъ. По городу долго раздавалось восторженное «ура». Многихъ радовалъ самый фактъ прибытія своихъ русскихъ солдатъ . Чужое, какъ ни прочно спать за его спиной, все таки было чужое, а кромѣ того экзальтированности толпы способствовалъ и самъ Балаховичъ своими рѣчами, полными паѳоса и безшабашной похвальбы.

— Я командую красными еще болѣе, чѣмъ бѣлыми, — кричалъ Балаховичъ толпѣ. — Красноармейцы и мобилизованные хорошо знаютъ, что я не врагъ имъ, и въ точности исполняютъ мои приказанія… — Я воюю съ большевиками не за царскую, не за помѣщичью Россію, а за новое учредительное собраніе… — Я предоставляю обществу свободно рѣшить, кого изъ арестованныхъ или подозрѣваемыхъ освободить и кого покарать. Всѣхъ, за кого бы поручитесь, я отпускаю на свободу. Коммунистовъ же и убійцъ повѣшу до единаго человѣка… [2] «Новая Рос. освобожд.» № 1, 31 мая 1919 г., ст. «Великая Волна».

Утро слѣдующаго дня сразу показало намъ-псковичамъ какого рода порядки привезъ въ Псковъ Балаховичъ.

Опять толпы народа въ центрѣ и на базарѣ. Но не слышно ликующихъ побѣдныхъ криковъ, нѣтъ и радости на лицахъ. Изрѣдка мелькнетъ гаденькая улыбка какого нибудь удовлетвореннаго въ своихъ чувствахъ дубровинца, мелькнетъ и поскорѣе спрячется. Большинство встрѣчныхъ хмуро отмалчивается и неохотно отвѣчаетъ на вопросы.

— Тамъ, — говоритъ мнѣ какая-то женщина, — идите на площадь и на Великолуцкую…

Я пошелъ и увидѣлъ… Среди массы глазѣющаго народа высоко на фонарѣ качался трупъ полураздѣтаго мужчины. Около самаго фонаря, видимо съ жгучимъ любопытствомъ, вертѣлась разная дѣтвора, поодаль стояли и смотрѣли взрослые. День былъ ненастный, дулъ вѣтеръ, шелъ дождь, волосы на трупѣ были мокрые.