Владимир Зензинов - Пережитое

Расстреливали дома и на Арбате - совсем недалеко от нас. Вид некоторых улиц был ужасный - точно неприятель прошел. Все окна выбиты, кое-где выбитые стекла завешаны коврами, заткнуты тюфяками. На стенах домов следы шрапнелей. Водосточные трубы пробиты пулями и в некоторых местах напоминают терки для картофеля. Мороз, яркое солнце, белый чистый снег.

Теперь войска прибегают к новой тактике. Сначала орудиями они издали обстреливают баррикады и тем заставляют разбегаться находящихся за баррикадами защитников. Затем, не прекращая ружейного и пулеметного огня, медленно продвигаются вперед. Отряды пожарных выступают в несвойственной их профессии роли поджигателей - они обливают баррикаду керосином и зажигают ее. Так постепенно очищаются одна за другой улицы. Всего упорнее бои идут на одной из окраин города - на Пресне, в самом конце длинного Арбата. Там расположены большие корпуса мануфактурной фабрики Прохорова, на которой работало несколько тысяч человек. То был один из оплотов нашей партии. Прохоровская дружина была вся вооружена маузерами. Там действовали совместно и дружно, под общим командованием, дружина нашей партии, дружина большевиков и дружина только что тогда отколовшихся от нашей партии максималистов. Там же на Пресне была мебельная фабрика Шмидта, сочувствовавшего большевикам - тоже один из оплотов Пресни. Пресня в Москве держалась дольше всех.

15 декабря прибыл из Петербурга гвардейский Семеновский полк. Нашим товарищам, пытавшимся взорвать линию Николаевской железной дороги, соединяющую Москву с Петербургом, это сделать не удалось. Прибытие Семеновского полка решило судьбу восстания.

Силы московского гарнизона увеличились вдвое - их было теперь до 4.000 солдат, не считая полиции. Что могли сделать против них те одна-две тысячи дружинников, которые тогда насчитывались в Москве, слабо вооруженные, не имеющие военного опыта и военоначальников?

Об этом отсутствии опыта можно было судить хотя бы по тому, что дважды за эти дни орудия попадали в руки дружинников - они не только не могли и не умели их использовать, но даже не сумели их обезвредить - вынуть замки; операция, известная каждому артиллеристу... Можно было только удивляться, как долго держалась восставшая Москва против организованных и вооруженных сил противника. Это, конечно, объяснялось лишь тем, что на стороне восставших было население Москвы. В городе было всеобщее озлобление против действий полиции, казаков и драгун.

Ликвидация восстания продолжалась несколько дней. 17-го декабря вся Москва уже была очищена от баррикад. Добивалась окруженная со всех сторон Пресня, где еще долго революционеры отсиживались в корпусах Прохоровской мануфактуры и на мебельной фабрике Шмидта. Эти здания были издали разгромлены артиллерией. Дубасов отдал приказ: "Истреблять всех, оказывающих сопротивление, никого не арестовывая". Окончательно восстание было подавлено 19-го декабря.

Но карательные действия еще продолжались, - как в самой Москве, так в особенности и в ее окрестностях, на железнодорожных путях. Руководили этими операциями командир Семеновского полка полковник Мин и его помощник полковник Риман. В этом бесславном деле они своей жестокостью стяжали себе славу. На станции Люберцы, возле Москвы (по Казанской железной дороге), полковник Риман поучал крестьян:

"Если ораторы вернутся, убивайте их, убивайте чем попало - топорами, дубинами. Вы не ответите за это. Если сами не сладите, известите семеновцев, мы снова приедем". На Казанской железной дороге было убито 150 человек, из них подавляющее большинство не принимало участия в восстании. Иногда это была дикая охота за людьми, кровавая потеха. Вот одному разрешили пройти. Он сделал несколько шагов - вслед раздаются выстрелы, и он падает раненый. - "Ну, ползи, может быть и доползешь", - смеются семеновцы и несколькими новыми выстрелами добивают его.

Расстреливали "за белую папаху", "за подозрительные длинные волосы", "за смуглый цвет кожи" (еврей!), за студенческую куртку под пальто, за красный платок в кармане, за то, что на шее не находили креста, за непонравившееся выражение лица. В эти дни на улицах останавливали прохожих - "руки вверх!" наводили на них винтовки, обыскивали... Пресню семеновцы расстреливали не только в дни восстания, но и после того как восстание было разгромлено. Это была уже не борьба и даже не расправа, а дикая, бессмысленная месть. Вся эта окраина была в развалинах, которые дымились, как после огромного пожара...

Мною полиция уже давно интересовалась. Полиция - целый отряд городовых во главе с приставом (кстати сказать, этот пристав жил в нашем же доме - большом доме Франка в Б. Кисельном переулке, выходившем на Б. Лубянку) - приходила к моим родителям, искали меня всюду, требовали, чтобы был назван мой адрес. В ванной сняли простыню, которой была закрыта полная воды ванна. - "Мой сын - не дельфин!" - заметил присутствовавший при этом отец. - "Прошу без неуместных замечаний!" - резко оборвал его полицейский офицер, подняв револьвер...

Тут, вглядевшись в одного из присутствовавших городовых, отец мой обратился к нему со словами: "Дурак ты, дурак - ведь это тебя я перевязывал у нас!" (У нас в квартире, как и у многих москвичей, был в эти дни устроен "перевязочный пункт", где оказывали помощь всем без различия пострадавшим согласно требованиям Красного Креста.

Заведывал нашим "перевязочным пунктом" муж моей сестры, доктор В. Ф. Подгурский, а отец исполнял при нем обязанности санитара. И первым пациентом оказался... городовой. Его подобрали на соседнем углу - он был легко ранен задевшей его шальной револьверной пулей и так испугался, что... упал в обморок. Когда его принесли к нам на квартиру, он был без сознания, и отец отпаивал его холодной водой).

Пристав строго оборвал отца: "Прошу не заниматься пропагандой, иначе..." и он сделал угрожающий жест. Отец послушно замолчал, издав при этом особенный, характерный для него звук носом (мы знали, что это означает: этот шмыгающий носом звук он издавал, когда был сильно взволнован)...

Дубасову не удалось захватить руководителей движения, хотя многие из них и были на учете полиции. В своем сообщении о ликвидации восстания он со злобой писал, что "вожаки оказались за пределами досягаемости". "За пределами досягаемости" - оказался и я.

Оставаться в городе было невозможно, но я был в Москве еще и тогда, когда озлобленные победители расправлялись с виновными и, главным образом, с невинными.

Но как уехать? Все вокзалы оцеплены, нас всюду ищут. Часто очень сложные проблемы разрешаются самым простым способом. Мой приятель Фондаминский (тот самый Бунаков, по кличке Лассаль, которого я было оплакивал во время расстрела "Аквариума", когда мы получили сведения, будто все партийные ораторы были там убиты) и я вечером взяли извозчика и поехали прямо на Николаевский вокзал. Он был окружен войсками и всех пассажиров обыскивали. Обыскали на подъезде вокзала и нас.