Юрген Торвальд - Кровь королей

– Алеша, – прошептала она и положила руку ему на лоб, – Алеша, не надо плакать. Это доктор Федоров. Он однажды уже помог тебе, когда ты был еще совсем маленький. Послушай, Алеша, дай ему посмотреть, что у тебя болит, чтобы он мог тебя вылечить…

Но царевич был слишком испуган, чтобы спокойно ее выслушать. Прошло почти десять минут, пока Вишнякова не успокоила его. Он перестал прижимать к себе обеими ручками одеяло и позволил откинуть его. Картина, которая мне открылась, была столь тягостной, что я никогда не забуду ее, хотя позднее мне приходилось видеть его и в худшем состоянии. Маленькое тельце было покрыто потом. Оно выглядело изможденным и страшно напряженным от боли и страха. Царевич лежал на левом боку, подтянув правую ножку почти к груди. Все правое бедро из-за внутреннего кровотечения стало красно-синим и распухло. При этом глаза ребенка смотрели на меня с такой мольбой, что сначала я даже не пытался выпрямить ему ножку или коснуться посиневшего места. Диагноз был и без того очевиден. И не имело значения, где именно произошло кровоизлияние и как широко оно распространилось, поскольку у нас – в то время – не было средства устранить причину кровотечения. Не помогло бы и переливание крови.

Я осторожно взял ребенка за руку, пощупал пульс и измерил температуру. В это время в детских глазах мелькнул проблеск доверия. Температура была пугающе высокой, и Деревенко, конечно, был прав, когда предполагал угрожающую жизни инфекцию. Маленькое сердечко билось часто. Все остальное выдавало лицо: большое внутреннее кровотечение! Единственным известным тогда средством борьбы с заражением было хирургическое вскрытие очага инфекции. При гемофилии такая операция исключена.

Когда я медленно выпрямился, императрица впервые заговорила. Голос ее звучал болезненно и хрипло. Она с трудом выговаривала одно слово за другим. Она спросила:

– Что вы будете делать?..

– Ваше величество, – сказал я, – прежде всего нужно позаботиться о том, чтобы ребенок успокоился и расслабился. Из моей последней учебной поездки я привез несколько новых средств, благодаря которым царевич заснет и спадет температура. Завтра посмотрим, что делать дальше…

Не знаю, поняла ли она, что мои слова – не что иное, как отговорка. Больше она ни о чем не спрашивала, только совершенно неподвижно смотрела с растерянным выражением лица, как я, насколько возможно быстро и аккуратно, влил царевичу в рот несколько лекарств от боли, температуры и симптомов сердечной слабости. Молча склонив голову, я ждал, когда ребенок успокоится.

В этот момент я снова услышал голос императрицы.

– Доктор Федоров, – сказала она едва слышно, – говорят, вы долгое время провели в Германии, Англии и Париже. Там вы изучали новейшие достижения медицины. Я хочу услышать от вас правду. Краснобаев, интриганов и обманщиков вокруг нас достаточно. Император и я окружены ими…

Я непроизвольно поднял взгляд. Посмотрев на ее лицо, я заметил, что оно покрылось лихорадочными красными пятнами. Конечно, она была права. Зная Петербург, я ни на одно мгновение не сомневался в том, что она права… Но я не сомневался и в том, что она больна и что ей необходим специалист по нервным болезням, по меньшей мере в этот момент и в этот день.

Ее дыхание участилось, хотя голос не стал громче.

– Скажите мне правду, – повторила она. – Нашла ли медицинская наука средство против болезни царевича или нет?..

Теперь ее глаза были не такими тусклыми, как в тот момент, когда я вошел. Они пристально смотрели на меня, как будто хотели вырвать у меня правду. На этот раз я не стал уходить от ответа.

– Ваше величество, – сказал я, – постоянно работая, ученые нашли средства облегчить болезнь, но не излечить ее.

– Значит, я могу вам доверять… – сказала она, руководствуясь той же странной логикой, по которой она рано или поздно прогоняла других врачей, говоривших ей правду, – впрочем, правду о состоянии самой императрицы.

Когда я вскоре после этого уходил, она снова неподвижно, как парализованная, сидела около царевича, который теперь спал, дыша с тихим хрипом.

Деревенко привел меня в свою комнату.

– Ваше мнение? – спросил он.

– Считаю, что вы правы, – сказал я.

– А прогноз?

Я был законченным вольнодумцем. Но тем не менее ответил избитыми словами:

– Если Бог не совершит чуда… – И добавил: – Умрет не позднее чем через два-три дня.

– Я думаю то же самое, – сказал он. – Но я еще не отваживался сказать об этом вслух. Даже самому себе. Это совершенно немыслимо…

Он продолжил:

– И все-таки я рассчитываю на вашу помощь. Ее величество желает, чтобы вы остались. Мы должны испробовать все средства, которые у нас есть…

Странно, но я увидел перед собой глаза ребенка. Я видел их в то мгновение, когда в них в первый раз появилось какое-то подобие доверия. Мои успехи модного врача в эпоху триумфа хирургии породили во мне гордость и, наверное, заносчивость. Я позабыл о том, что медицина не всесильна. Когда детские глаза взглянули на меня с надеждой, я тут же чрезвычайно отчетливо понял, насколько убого то, что мы называем наукой и прогрессом.

Неожиданно я протянул Деревенко пустые ладони.

– Что это значит? – спросил он.

– Таким я вижу самого себя, – сказал я. – Вот я стою здесь – с пустыми руками…

9

Вечером императрица снова дежурила у постели царевича, как и в прошедшую ночь, и на следующее утро. Теперь она вообще ничего не говорила. Она потеряла надежды на Бога и науку, осознала страшные последствия, к которым приведет смерть ее единственного сына, и казалось, в ней умерло все живое.

К вечеру состояние царевича еще более ухудшилось. Температура повысилась. Заглушить боль удавалось только морфием. Из-за защемления нерва она была настолько сильной, что ребенок не мог успокоиться, почти непрерывно плакал и стонал. В конце концов его рвало от каждого лекарства. Из-за опасности кровотечения об уколах не могло быть и речи. На следующее утро температура спала, но вскоре поднялась еще выше. Стоны стали такими громкими, что мне мучительно было входить в его комнату. Императрица упорно продолжала оставаться у постели больного ребенка. Это объяснялось только тем, что она замкнулась от всего происходящего вокруг. Лицо Вишняковой было в слезах. Она постоянно выходила из комнаты, потому что тоже не могла выносить страдания беспомощного мальчика. Но крики были слышны и в коридоре.

К полудню следующего дня температура снова повысилась. Осторожный краткий осмотр бедра указывал на то, что кровоизлияние, вероятно, распространилось еще дальше.

Временами царевич был без сознания. Так как в своей больнице я должен был срочно сделать неотложную операцию, около часа ночи я простился, пообещав на следующее утро снова приехать в Царское Село.