Альфонс Ламартин - История жирондистов Том II

Хитрая параллель Кутона заставляет народ на трибунах содрогнуться. Оратор, прерванный рукоплесканиями, наслаждается ненавистью, которую возбудил, и ему не хватает голоса, чтобы продолжать речь.

Верньо почувствовал удар: сердце у него застучало. Он обращается к сторожу, приносившему воду для ораторов трибуны: «Дайте стакан крови Кутону: он жаждет ее!» Затем он пробует овладеть собою и, чувствуя, что необходимо сделать уступку обстоятельствам, чтобы обезоружить народ, восходит на трибуну. «И я также, — говорит он, — требую, чтобы вы постановили, что парижские секции оказали большую услугу отечеству, поддержав спокойствие в этот критический день, и чтобы вы предложили им продолжить надзор до тех пор, пока все заговоры не будут уничтожены». Это двусмысленное предложение принимают обе утомившиеся партии: каждая из них думает, что подает голос против другой.

Являются новые петиционеры. Они уже более настойчиво требуют, чтобы депутаты, изменившие отечеству, были подвергнуты суду; они требуют, чтобы было образовано революционное войско Парижа, оплачиваемое жалованьем по сорок су в день, требуют ареста двадцати двух жирондистов, таксы на хлеб, вооружения всех санкюлотов. После этих петиционеров появляются чиновники парижской администрации и читают грозный декрет против жирондистов: «Народ раздражен вашей медлительностью. Пусть трепещут его враги. Пусть они трепещут! Вселенная содрогнется от его мести!»

Едва успевают прочесть этот декрет, как толпа, сопровождавшая депутацию, рассеивается по скамьям Горы. Верньо и Дульсе протестуют против противозаконного беспорядка, мешающего ходу прений. «Национальный конвент, — говорит Верньо, — не может заседать в том состоянии, в котором он находится теперь; присоединимся же к вооруженной силе и попадем под защиту народа».

С этими словами Верньо уходит вместе с некоторыми своими друзьями, но вскоре возвращается, оттесненный толпой или движимый сожалением, что оставил трибуну своим врагам. Робеспьер успел уже занять ее и упрекал Собрание в слабости его постановлений. Верньо, услыхав последние аргументы оратора, просит слова. Робеспьер с презрением смотрит на Верньо с высоты трибуны.

«Я не буду занимать внимание Собрания, говоря о возвращении тех, кто покинул заседание, — говорит он. — Полумерами не спасешь отечества. Ваш Комитет общественного спасения сделал вам несколько предложений. Одно из них я принимаю, а именно: предложение об упразднении комиссии Двенадцати. Но неужели вы думаете, что этого довольно для успокоения тех людей, которых волнует, каким способом спасти отечество? Нет. Комиссия эта однажды уже была упразднена, а измены все-таки не прекратились. Примите против ее членов более решительные меры, на которые вам только что указали петиционеры. Здесь есть люди, которые хотели бы наказать это восстание как преступление? Значит, вы предоставите вооруженную силу в распоряжение тех, кто хочет направить ее против народа?..» Тут Робеспьер собирается, по-видимому, вмешаться, чтобы рассмотреть различные меры, предложенные по этому поводу. Верны), утомленный ожиданием удара, который Робеспьер собирается ему нанести, уже нетерпеливо кричит: «Делайте же свое заключение!» Робеспьер с презрительной улыбкой смотрит на своего противника: «Да! Я сейчас сделаю заключение, и оно будет против вас! Против вас, который после революции 10 августа хотел отправить на эшафот тех, кто произвел ее! Против вас, который не переставал взывать к разрушению Парижа! Против вас, хотевшего спасти тирана! Против вас, составлявшего заговор вместе с Дюмурье! Против вас, с ожесточением преследовавшего тех самых патриотов, головы которых требовал Дюмурье! Против вас, преступная мстительность которого вызвала возмущение, которое вы хотите вменить в преступление вашим жертвам! Мое заключение — это обвинительный декрет против сообщников Дюмурье и всех тех, на кого указали петиционеры!»

Каждое из заключений Робеспьера, поддержанное аплодисментами Горы, петиционеров и трибун, отнимало у Верньо даже мысль о возражении. Конвент и народ всею тяжестью обрушились на жирондистов. Они молчали. Поставили на голосование декрет, предложенный Барером. Этот декрет помимо упразднения комиссии Двенадцати включал и некоторые, с первого взгляда кажущиеся самостоятельными, меры Конвента, целью которых было сохранить в глазах департаментов внешние приличия. Декрет был принят без прений «болотом» и Горой. Радость, с одной стороны притворная, с другой — злорадная, объяла все Собрание и сообщилась через трибуны толпе, теснившейся у дверей зала. Базир предложил Конвенту пойти брататься с народом. Предложение было встречено с восторгом.

Коммуна тотчас приказала иллюминовать Париж. Члены Конвента, окруженные людьми, несшими факелы, почти всю ночь ходили по главным кварталам столицы, сопровождаемые членами секций, и отвечали криками на крики «Да здравствует республика!». Жирондисты, боявшиеся обратить на себя внимание своим отсутствием, следовали за шествием и выражали притворную радость при виде торжества победы, одержанной над ними самими. Людовик XVI был отомщен: у заговорщиков 10 августа оказалось свое 20 июня. «Что нравится тебе больше: эти овации или эшафот?» — спросил настолько громко, чтобы его слышали, Фонфред у Верньо, который шел с ним рядом, опустив голову. «Мне все равно, — ответил на это Верньо со стоическим равнодушием, — нет разницы между этой прогулкой и эшафотом: это дорога к нему!»

В те часы, когда жирондисты предчувствовали свое падение, революционный комитет Коммуны отправил вооруженных людей арестовать Ролана. Представители секций явились к нему и потребовали именем революционного комитета последовать за ними. «Я не встречал такой власти в конституции, — ответил Ролан, — и отказываюсь повиноваться приказаниям, исходящим от власти незаконной. Если вы употребите силу, то я могу противопоставить вам только сопротивление человека моих лет; но я буду протестовать до последнего вздоха». — «У меня нет приказа применять насилие, — сказал начальник секционеров, — я просто доложу об этом совету Коммуны, а здесь оставлю своих товарищей, которые отвечают мне за вас».

Госпожа Ролан вооружается всей силой негодования, которое внушает опасность, угрожающая ее мужу. Она поспешно набрасывает письмо Конвенту, требуя, чтобы он отомстил за них. Кроме того, она пишет президенту и просит его позволить ей лично присутствовать на заседании суда. Она бросается в первую попавшуюся карету и велит везти себя в Тюильри.