Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I

Пьемонтские владения, границы которых проникали во Францию по склонам Альп, а с другой стороны доходили до стен Генуи и австрийских владений на реке По, управлялись Савойским домом, одной из древнейших королевских фамилий Европы. Военный дух этого государства был его силой; слабость же его заключалась в том, что половина владений находилась в Италии, а другая — во Франции. Альпы составляют слишком существенную часть обоих государств, чтобы принадлежать только одному из них. Если их южный склон принадлежит Италии, то северный должен принадлежать Франции. Политика не может долго и безнаказанно сопротивляться природе. Савойский дом не был так могущественен, чтобы сохранять нейтральность альпийских долин и дорог Италии. В Италии дом этот мог возвыситься, но проиграл бы в борьбе с Францией. Туринский двор находился в двойном родстве с французской монархией. Он инстинктивно ненавидел все революции потому, что всякая революция угрожала его политическому влиянию и самому существованию. По своему религиозному духу, семейным связям и политическим устремлениям пьемонтский двор обречен был сделаться первым очагом заговора против Французской революции.

Другой такой очаг находился на севере: им стала Швеция. Не суеверное рабство католицизма, не династические и даже не национальные интересы возбуждали в короле Густаве III неприязнь к революции; это было чувство более высокое — бескорыстное стремление сражаться за дело королей, а особенно за королеву, красота и несчастья которой увлекли и умилили его сердце. Это был последний отблеск рыцарского духа, который мстил за женщину, оказывал помощь жертвам, поддерживал право. Угаснув на юге, он блеснул в последний раз на севере.

В политике Густава III проявилась частица предприимчивого гения Карла XII. Швеция под династией Вазы слыла страной героев. Но когда геройство несоразмерно с силами и способностями, оно уподобляется безумию. В планах Густава против Франции заключались и геройство, и глупость. Но эта глупость была благородна, как само дело Густава, и великолепна, как его мужество. Судьба приучила Густава к смелым и отчаянным предприятиям, а успех научил не видеть ни в чем невозможного. Он устроил революцию в своем королевстве, осмелился встретиться лицом к лицу с русским колоссом [15] После двух лет войны с Россией Густав наконец сумел одержать победу в морском сражении при Свенсксунде 9-10 июля 1790 года. , и если бы Пруссия, Австрия и Турция помогли Густаву, то Россия столкнулась бы на севере с серьезным препятствием. Видя, как отечество волнуется из-за анархического преобладания дворянства, он решился сам ниспровергнуть конституцию. Сходясь в мыслях с буржуазией и с народом, он, со шпагою в руке, увлек войска, арестовал Сенат в его собственном зале заседаний, лишил власти дворянство и добыл королевскому сану те прерогативы, которых ему недоставало для защиты отечества и управления им. В три дня, без пролития капли крови, Швеция сделалась монархией благодаря шпаге Густава. Монархическое чувство в нем укрепила ненависть, которую он питал к привилегиям сословий, им низвергнутым. Дело королей оказалось целиком его личным делом.

Густав страстно принял к сердцу дело Людовика XVI. Мир, заключенный с Россией, позволил ему обратить свои взоры и силы на Францию. Военный гений Густава уже мечтал о триумфальной экспедиции на берега Сены. В молодости, под именем графа Гага, он пользовался гостеприимством в Версале. Мария-Антуанетга, которая была тогда в полном блеске молодости и красоты, очутилась теперь униженной пленницей в руках безжалостного народа. Освободить эту женщину, восстановить трон, заставить благословлять себя и вместе с тем бояться себя во французской столице, — это казалось ему одним из тех приключений, каких некогда искали коронованные рыцари. Только финансы Густава препятствовали выполнению этого смелого плана. Он вел переговоры с испанским двором о займе, приглашал к себе французских эмигрантов, известных военными талантами, советовался с маркизом Буйе, уговаривал венский, петербургский и берлинский дворы соединиться с ним в общем крестовом походе королей. От Англии Густав требовал только нейтралитета. Россия ободряла Густава. Екатерина чувствовала себя оскорбленной унижением королевского сана во Франции. Россия вела переговоры, Австрия выжидала, Испания трепетала, Англия наблюдала. Каждый новый взрыв революции во Франции заставал Европу в нерешительности.

Таково было политическое положение, занятое европейскими кабинетами относительно Франции. Но по отношению к революционным идеям настроение народов было иное.

Просветительскому и философскому движению в Париже соответствовало движение в остальной Европе, а особенно в Америке. Испания озарялась первыми лучами здравого смысла: иезуиты были изгнаны из нее правительством. Инквизиция загасила свои костры. Испанское дворянство краснело за священную охлократию своих монархов. В Италии и в самом Риме мрачный католицизм Средних веков считал сам себя одряхлевшим учреждением, которое должно было испросить прощение своему существованию любезностью к светским владетелям и к духу своего времени. Бенедикт XIV принял от Вольтера посвящение «Магомета». Кардиналы Пассионеи и Квирини состояли с Фернеем [16] Вольтер, переехав в Швейцарию, в 1758 году приобрел на границе с Францией имение Ферней. в переписке. В римских буллах рекомендовались терпимость к инакомыслящим и повиновение воле государей.

Неаполь, управляемый развратным двором, оставил религиозный фанатизм народу. Флоренция под управлением принца-философа [Пьетро Леопольда I] представляла собой экспериментальную колонию для новых учений.

Милан под австрийским знаменем содержал в своих стенах целую группу поэтов и философов. Беккариа писал смелее Монтескье [17] Беккариа Чезаре (1738–1794) — итальянский просветитель, юрист и публицист. Говорил о необходимости соразмерности наказания тяжести совершенного преступления, выступал за принцип равенства сословий в области уголовного права и против пыток и других методов «доказывания», присущих феодальному судопроизводству. : его книга «О преступлениях и наказаниях» стала настоящим обвинительным актом против законов его страны.

В Англии мысль, свободная с давних пор, способствовала устойчивости нравов. Аристократия была там так могущественна, что не терпела преследований, а богослужение и современное сознание пользовались равной популярностью. Правительство было народным, только народ этот состоял из первых лиц. Палата общин больше походила на аристократический сенат, чем на демократический форум, но этот парламент оставался открытым учреждением, и самые смелые правительственные вопросы обсуждались там вслух, на глазах нации и Европы. Королевский сан, почитаемый по форме, но в сущности бессильный, имел только верховное председательство над парламентскими состязаниями и распределял победы.