Джон Бэлсдон - Женщины Древнего Рима. Увлекательные истории жизни римлянок всех сословий

Главным симптомом упадка нравов стала прогрессирующая эмансипация женщин и рост их самосознания. В 195 году до н. э. сенат отменил закон Оппия, принятый двадцать лет назад в условиях военного времени, который привел к тому, что женщины и те, кто разделял их взгляды, лишились благоразумия. Дошло до того, что женщины стали вести себя, как суфражистки XX века (борцы за права женщин. – Пер. ). Во время дебатов в сенате они устраивали на улицах демонстрации. Одного этого было достаточно, чтобы убедить несговорчивого Катона, который был в тот год консулом, занять жесткую позицию. Именно он однажды произнес с горечью: «Все мужчины управляют своими женами, мы управляем мужчинами, а кто же управляет нами? Наши жены!» Ливий приводит текст длинной и помпезной речи, которую произнес Катон.

В свою «Историю» («Происхождение») Катон включил и описание собственной карьеры. Кроме того, нам известно, он вставил в эту книгу и тексты своих речей, так что если историки, на основе трудов которых Ливий писал свою книгу, использовали «Историю» Катона, то можно надеяться, что у Ливия мы читаем речь, которую тот действительно произнес в 195 году в сенате. Историки, которым можно доверять, полагают, что это действительно так. Тем не менее существует мнение, будто это не подлинная речь, а придуманная, и автор ее либо сам Ливий, либо историк (вероятно, Валерий Антиас), труд которого тот использовал. Во всяком случае, если это и выдумка, то очень хорошая. Такую речь не постеснялся бы произнести и сам Катон, а с некоторыми изменениями и многие викторианцы.

«Если бы всякий женатый мужчина заботился о том, чтобы его собственная жена смотрела на него с почтением и уважала бы его, мы не имели бы и половины тех проблем, которые создают нам женщины. Вместо этого женщины приобрели столько власти, что мы лишились свободы в своих собственных домах, а теперь нас уже топчут и унижают публично. Нам не удалось усмирить их по отдельности, и теперь они объединились, чтобы ввергнуть нас в панику… Несколько минут назад я, сгорая со стыда, пробирался через целый полк женщин, чтобы оказаться здесь. Мое уважение к положению и скромности каждой женщины в отдельности, уважение, которого я не чувствую, когда они собираются толпой, не позволяло мне, как консулу, сделать что-нибудь, что допускало бы применение силы. Мне надо было бы сказать им: «Чего вы хотите добиться, бегая по улицам, чего прежде никогда не бывало, мешая движению и крича на мужчин, которые не являются вашими мужьями? Неужели вы не могли задать свои вопросы дома, и задать их своим мужьям? Или вы думаете, что на публике вас выслушают внимательнее, чем дома, что мужья других женщин воспримут ваши слова скорее, чем ваши собственные мужья? И дома, если женщины достаточно скромны, чтобы ограничить свои интересы тем, что их касается, они ни в коем случае не должны проявлять интерес к тому, какие законы были приняты в этом доме, а какие – отклонены…

Женщина – это дикое и неконтролируемое животное, и не стоит отдавать ей в руки вожжи, думая, что она не собьется с пути. Нет, вы должны крепко держать бразды правления в своих собственных руках, иначе обнаружите, что это дело совсем незначительное, по сравнению с другими ограничениями, налагаемыми на женщин обычаями или законами, которые женщины презирают и ненавидят. Они хотят одного – полной свободы или, если говорить прямо, полной вседозволенности. Уж если они задумали решить нынешнюю проблему бунтом, то что они сделают в следующий раз? Вспомните, сколько запретов было введено в прошлом, чтобы ограничить их вседозволенность и подчинить их своим мужьям. И несмотря на эти запреты, вам с трудом удается их контролировать. Предположим, вы позволите им приобрести возможность выбивать из вас одно право за другим и в конце концов добиться полного равенства с мужчинами, так неужели вы думаете, что сможете все это терпеть? Чепуха! Добившись равенства, женщины станут вашими господами…

Я не вижу ни смысла, ни прока в некоторых их жалобах. Вероятно, некоторым женщинам кажется вполне естественным злиться и стыдиться, если им не позволяют обладать тем, чем владеет другая женщина; однако сейчас, когда ограничения в одежде применяются повсеместно, стоит ли женщинам боятся, что на них будут с презрением указывать пальцем? Жить экономно или в бедности – это последнее, чего следует стыдиться; но, благодаря закону, вам не требуется стыдиться ни того ни другого. Чего у вас нет, вам не позволено иметь по закону. Конечно, богатые женщины презирают такое равенство. Почему, спрашивают они, мы не можем стать привлекательными для всех, облачившись в пурпур и золото? Почему другие женщины, которые не могут себе позволить подобной роскоши и защищены этим законом, думают, что они тоже так бы оделись, если бы им позволял закон? Я спрашиваю вас – вы что, хотите, чтобы началось соперничество в одежде? Богатые женщины хотят носить платья, которые никто в мире не может себе позволить, бедные женщины тратят больше того, что имеют, потому что иначе на них будут смотреть с презрением? Если вы ощущаете стыд безо всякой причины, то вам уже не будет стыдно тогда, когда это нужно. Если женщина может себе что-нибудь позволить, она это купит; если нет, то обратится к своему мужу за деньгами. И жалок тот бедный муж, который уступает своей жене, и тот, который не уступает. Если он не найдет денег, их найдет другой…»

Речь, которую произнес трибун Л. Валерий, защищавший противоположную точку зрения, была не менее пылкой:

«В то время когда все наслаждаются возрождением всеобщего процветания, наши жены, похоже, не получают никаких выгод от восстановления мирной жизни. Мужчины конечно же будут носить пурпурные тоги, если они служат судьями или жрецами; это же касается и наших сыновей; это же касается и важных персон в провинциальных городах и здесь в Риме, даже чиновников на местах, которые, в конце концов, не относятся к сливкам общества. На это мы не имеем никаких возражений, и не только во время их жизни, но и после смерти, когда их сожгут в пурпурных одеждах. Но женщинам, видите ли, носить пурпурные одежды запрещено. Если вы мужчина, то вам позволяется покрывать свое седло пурпуром; женщине же, которая занимается вашим домашним хозяйством, надевать пурпурное платье запрещено; таким образом, ваша лошадь будет экипирована лучше, чем ваша жена.

Однако, когда пурпур изнашивается, его выбрасывают, и здесь я вижу кое-какое основание, хотя и несправедливое, для вашего упрямства. Но что вы скажете о золоте? Вам, может быть, придется заплатить златокузнецу за его работу, но золото само по себе никогда не потеряет своей ценности. И для частного человека, и для государства, как показали недавние события, это полезная форма вложения капитала.