Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года

Гастон Кремье пожелал, чтобы ему не завязывали глаза и чтобы он скомандовал залп. Ему разрешили. Затем он обратился к солдатам: — Цельтесь в грудь, а не в голову. Огонь! Да здравствует Республика! — Последнее слово оборвала смерть. Как и в Сатори, вокруг трупа последовала пляска солдат.

Смерть этого молодого энтузиаста произвела глубокое впечатление на город. За несколько часов дверь его дома покрылась тысячами надписей. Революционеры Марселя не забыли своих чад.

В тот же день шестой трибунал отомстил за смерть Шоди. Его расстрелом командовал один Рауль Риго. Федералы, составлявшие расстрельную команду, были уже за границей. Главный обвиняемый, Пру де Ведель, тогда заключенный в Сен‑Пелажи за обычное преступление, просто держал фонарь. Но юстиция офицеров возлагала на случайных свидетелей ту же ответственность, что и на главных исполнителей. Пру де Веделя приговорили к смерти.

4‑го декабря в зале заседаний третьего трибунала появилось подобие приведения, бледного и симпатичного. Это был Лисбон, который шесть месяцев мучился от своих ран в Шато д’О. Перед военным трибуналом этот человек, храбрейший в бою, был тем же, каким показал себя во время существования Коммуны и в Бузенвале. Он отрицал только свою причастность к грабежу. Другие судьи лишь гордились бы тем, что пощадили такого врага. Версальцы же приговорили его к смерти.

Через несколько дней тот же трибунал услышал голос женщины. — Я не буду защищаться и не дам себя защищать, — говорила Луиза Мишель. — Я всем своим существом принадлежу социальной революции и заявляю, что беру на себя всю ответственность за совершенные мною действия. Беру на себя полностью и безоговорочно. Вы обвиняете меня в причастности к казни генералов. Отвечаю на это: да, причастна. Если бы я была на Монмартре, когда они захотели стрелять в народ, я бы, не колеблясь, сама приказала стрелять по тем, кто отдавал такие команды. Что касается пожаров в Париже, да, я причастна к ним. Я хотела противопоставить захватчикам из Версаля огневой барьер. Сообщников у меня не было, я действовала по собственному почину.

Комиссар Дэйи потребовал смертного приговора.

Луиза Мишель: Чего я прошу от вас, вас, величающих себя военным трибуналом, называющих себя моими судьями, не маскирующих себя, как члены Комиссии по помилованию, похоронить меня в Сартори, где пали уже мои братья. Меня нужно изъять из общества, вам так сказали. Верно, комиссар республики прав. Поскольку, видимо, каждое сердце, которое бьется ради свободы, только и имеет право на небольшую надежду, я тоже хочу взять свою долю. Если вы сохраните мне жизнь, я не перестану призывать к мести убийцам из Комиссии по помилованию за своих братьев.

Председатель суда: — Я не разрешаю вам продолжать.

Луиза Мишель: — Дело сделано. Если вы не трусы, убейте меня.

Они не осмелились убить ее сразу. Ее приговорили к заключению в крепость.

Луиза Мишель не была одинока в своей мужественной позиции. Многие другие, среди которых следует упомянуть Лемель и Августину Шифон, показали версальцам, какими ужасными женщинами были эти парижанки, даже побежденные, даже в цепях.

Дело о казнях в Ла Рокетт слушалась в начале 1872 года. Там, как и в трибуналах по делам о расстрелах Клеман—Тома и Шоди, реальных исполнителей не было, за исключением Жентона, который доставил приказ. Почти все свидетели, бывшие заложники, показывали с гневными чувствами, присущими людям, пережившим страх. Обвинение, отказавшись поверить во вспышку ярости, сделало из судебного рассмотрения посмешище и штамповку смертных приговоров пленникам. Утверждалось, что один из заключенных скомандовал огонь, вопреки громким протестам Жентона, когда был внесен подлинный командир расстрельной команды, которого обнаружили умирающим в тюрьме. Жентона приговорили к смерти. Его адвокат откровенно клеветал на него, затем сбежал, а суд запретил ему воспользоваться другим адвокатом.

Наиболее важное дело, которое затем последовало, было дело в связи с гибелью доминиканцев Аркуэля. Ни одна гибель не была предумышленна. Эти монахи погибли, когда пересекали авеню Италия, попав под огонь бойцов 101‑го батальона. Обвинение было предъявлено Серизи, которого в то время даже не было на авеню. Единственный свидетель против него говорил: — Сам я ничего не утверждаю, мне говорили. — Но известно, как тесно связаны армия и духовенство. Серизи приговорили к смерти так же, как и его помощника, Буэна, против которого не было приведено ни одного свидетельства. Суд воспользовался возможностью вынести смертные приговоры Вроблевски, бывшему в то время на холме Кай, и Франкелю, державшему оборону в Бастилии.

12‑го мая в шестом трибунале под прежним председательством Делапорта рассматривалось дело о событиях на улице Аксо. С казнями заложников там было не более ясно, чем с казнями на улице Розьер. Обвинение предъявили начальнику тюрьмы Франсуа, который долгое время оспаривал выдачу заключенных, и двадцати двум лицам, осужденным трибуналом, на основе противоречивых сплетен. Ни один из свидетелей не признал обвиняемого. Делапорт угрожал им столь цинично, что комиссар Русто, который, хотя и доказал свою жестокость во время предшествовавших заседаний, не мог не воскликнуть: — Не хотите же вы осудить их всех? — На следующий день комиссара сменил кретин Шарьер. Несмотря на это, обвинение рассыпалось от часа к часу в силу отпирательства свидетелей. Однако ни один из заключенных не избежал приговора. Семерых приговорили к смерти, девятерых к каторге, других к заключению в крепость.

Комиссия по помилованию ожидала, с оружием наготове, добычи, передававшейся военными трибуналами. 22 февраля 1872 года она утвердила расстрел трех так называемых «убийц» Клеман—Тома и Леконта, даже при том, что их непричастность с очевидностью вытекала из судебного процесса. Это — Эрпин—Лакруа, Лагранж и Верданье. 28‑го ноября они погибли у расстрельных столбов с вдохновенными лицами и криками: — Да здравствует Коммуна! — 19‑го марта казнили Прео де Виделя. 30‑го апреля настала очередь Жентона. У него открылись раны, которые он получил в мае. Жентон взобрался на холм на костылях. Подойдя к столбу, он отбросил костыли и с возгласом — Да здравствует Коммуна! — упал после залпа на землю. 25‑го мая места у столбов заняли Серизи, Буэн и Буден. Последнему вынесли приговор как командиру расстрельного взвода, который расстрелял перед Тюильри версальца, пытавшегося помешать сооружению баррикад на улице Ришелье. Они обратились к солдатам со словами: — Мы — дети народа, как и вы. Мы покажем вам, как дети Парижа могут умирать! — Они тоже пали под возгласы: — Да здравствует Коммуна!