Михаэль Вик - Закат над Кенигсбергом

Пускай я не настоящий иудей, не христианин или кто-то еще (а только спинозианец, быть может), все же я человек чувствующий и мыслящий, и это делает меня похожим на миллиарды других, роднит с ними. Роднит, как уже говорилось, роковыми склонностями, страстями, инстинктами, но в не меньшей степени и способностью радоваться жизни — несмотря ни на что. Самое же сильное родство я всегда ощущаю с теми, кто, как некогда и я, подвергается угнетению и гонениям, испытывает боль, страдал и страдает, терпит нужду. В их числе и преследовавшиеся евреи, и мирные немецкие жители во время русской оккупации, хотя здесь можно сказать, что их страдания явились закономерной расплатой за их манию величия и страшные преступления.

Теперь вы, может быть, понимаете, почему я считаю, что я не нуждаюсь в «самоопределении», в причислении меня к иудеям, или к христианам, или к какой-либо иной группе. Я определяю себя как человека среди людей, в более широком смысле — как живое существо среди живых существ, а в самом широком смысле — как крошечную частичку бесконечного, непостижимого целого.

Однако к подобным выводам я пришел лишь после того, как, покинув Германию, семь лет провел в Новой Зеландии, стремясь обрести новое отечество — и понапрасну. Были, разумеется, и важные приобретения: за это время мы стали одной семьей, каждый член которой заботился о благе и учитывал потребности других ее членов. (Это, однако, не извинение, даже если и звучит как таковое.)

Ты не ошибся, дорогой Менахем. В то время (как, впрочем, и теперь) я находил поддержку в музыке. Вместе с молодежью, потрясенной открывшимся ей прошлым, и многочисленными энтузиастами, желающими исправить его ошибки, я пытался, несмотря ни на что, заложить основы новой жизни. И этот почин выглядел многообещающим, ведь никакая другая страна не испытала столь явственно, к чему приводят ненависть, диктатура и расизм. Тогда мне казалось, что у Германии выработается стойкий, на столетия, иммунитет к развитию, чреватому катастрофой. При этом мы, конечно, полностью отдавали себе отчет в том, что виновные и их былые единомышленники лишь постепенно компенсируют нанесенный ущерб. Было ли мое поведение предательством по отношению к нашим родственникам и друзьям, безжалостно уничтоженным? Прошу вас, дайте мне на это прямой ответ — без «с одной стороны», «с другой стороны»! Да, особенности моего происхождения и воспитания не позволили мне обрести пристанище ни в одном из человеческих сообществ. Прежде мне его не хватало, а теперь я его и не ищу, отчего чувствую себя духовно более независимым. И вообще: не обретаем ли мы истинную защиту, истинный покой лишь с приходом неизбежной смерти?

Всего вам хорошего! С благодарностью, симпатией и сердечным приветом

Михаэль .

Напечатан в Штутгартер Цайтунг от 30.9.1992.

Увиденное и пережитое во время посещения Калининграда (Кенигсберга) произвело на нас довольно тягостное впечатление. Я знал, что знаменитого древнего Кенигсберга, в котором прошло наше детство, больше нету. В конце концов, изгнанные отсюда после 1945 года покидали руины, на месте которых, казалось, нельзя возвести ничего. Ныне, по прошествии сорока семи лет, здесь стоит совершенно новый город — Калининград, который обеспечивает жилищные и жизненные условия 400 000 его жителей, хотя его дома и улицы очень нуждаются в ремонте. Это город, застроенный быстро и функционально в «социалистическом» стиле, распространенном в бывшем Советском Союзе и его государствах-сателлитах. Бездушные площади, на которых высятся памятники Ленину или Марксу, однообразные улицы и люди, одетые преимущественно в темное и вынужденные ежедневно рыскать в поисках продовольствия. Машины и автобусы, изношенные до такой степени, что удивляешься, как им удается благополучно преодолевать ямы и выбоины. Непонятно, кто принимает решения и определяет происходящее в этом городе, нуждающемся в санации, и столь же неясна цель совместного труда его жителей.

Внушительный памятник Канту (заново отлитый по инициативе графини Денхофф) и расположенный напротив, на другой стороне университетской площади, бункер генерала Лаша (место подписания капитуляции 9 апреля 1945 года, он ныне является музеем) исполнены символического значения: первый словно воплощает высшую точку в истории города, второй — нижнюю точку падения. В 1758–1762 годах, когда русские занимали Кенигсберг, их офицеры слушали лекции Канта и изумлялись глубине и обширности его познаний. «Такой город, как Кенигсберг на реке Прегель, — писал философ, — можно признать подходящим местом для того, чтобы, не выезжая в чужие края, расширить свои представления как о мире, так и о человеческой натуре». Кенигсберг был вторым после Берлина центром распространения идей Просвещения и либерализма, и не только русские принимали в те годы участие в его культурной и духовной жизни.

Акт капитуляции, подписанный после бомбардировок и кровопролитного штурма комендантом Лашем (когда передовые части русских добрались до его бункера), знаменовал банкротство политических сил, которые годами разжигали в Германии ксенофобию, укрепляли дух высокомерия и имперские амбиции, готовили и в конце концов развязали войну. Но к памятнику Канту и на его могилу российские жители возлагают цветы, воздавая должное тому, кто разработал мудрое, полезное (и достойное куда большего к себе внимания) учение о мирном и свободном от предрассудков сосуществовании народов — речь идет о его основополагающем и актуальном трактате «К вечному миру».

Сегодня гостям Калининграда не стоит надеяться найти Кенигсберг. Как было кем-то замечено, Кенигсберг, к сожалению, не пережил последней войны. Увы, генералам, чиновникам, всему народу не посчастливилось избавиться от диктаторской клики, которая очевидным для всех образом проигрывала преступную войну. А ведь будь заговор 20 июля успешным, война закончилась бы, Кенигсберг не превратился бы в груду руин, восточнопрусское население — в беженцев, и у русских не было бы оснований для аннексии края.

В Калининграде сохранились отдельные места и здания, напоминающие о прошлом, но эти реликты кенигсбергской жизни напоминают кладбищенские останки. Больше всего меня удивило то, что посреди полностью разрушенного города уцелело здание еврейского сиротского приюта, куда я, после того как в ноябре 1938 года варварски осквернили прекрасную большую синагогу либеральных евреев, ходил учиться и где знакомился, в частности, с произведениями Лессинга, Гете, Шиллера и Шекспира. А члены Гитлерюгенда бросались камнями и выводили «жид, сдохни!» на школьной стене. Мы, дети, не могли понять, почему столь многие взрослые немцы разжигали ненависть к нам, к соседним народам, ко всем инакомыслящим, но мы уже знали, что ненависть любого рода неизбежно выливается во вражду, бессердечность и уничтожение людей и всякий, кто разжигает ненависть к кому бы то ни было, несет ответственность за последствия. Трагический пример последствий этой ненависти являют сегодня гнетущие своей беспомощностью руины кафедрального собора.