Коллектив авторов История - Всемирная история: в 6 томах. Том 2: Средневековые цивилизации Запада и Востока

Мудрые правители древности умели собирать дары земли во все времена года. Они повелели, чтобы пять му земли отводились под приусадебный участок, а половину из них занимал полевой домик. На время пахоты и сева переселись в полевой домик, чтобы было удобнее надзирать за работами и доставлять нужные орудия работникам. Тогда же займись посадкой овощей. Вдоль стен можно насадить тутовые деревья для выращивания шелкопряда. Так можно завести усадьбу в соответствии с правилами древних мудрецов.

Когда наступит девятый месяц, огород можно превратить в ток, где будут получать зерно нового урожая. В десятую луну, когда полевые работы закончатся, можно отдохнуть после трудов весны и лета. Теперь можно всей семьей переехать обратно в дом, ибо, если слишком долго оставаться на полях, дом может прийти в запустение».

Такое крестьянское взаимодействие с природой зримо отличается еще в одном существенном отношении. Это дело личное и семейное. Единицей хозяйственной деятельности выступает домохозяйство, хотя деревенская община может играть роль в хозяйственной жизни. Так, на равнинах северной части Европы со времени высокого Средневековья получили распространение так называемые открытые поля. Крестьянские участки располагались в них чересполосно и каждый год отводились под одну культуру с общими сроками сева и жатвы. После снятия урожая такая договоренность делала возможным общий выпас крестьянского скота по стерне. Совмещение на одних и тех же площадях зернового хозяйства и скотоводства вызывалось отсутствием в пределах территории общины необходимых угодий, истребленных в процессе активной внутренней колонизации. Пар заменял собой пастбище, а животные экскременты способствовали восстановлению плодородия почв. Сельские хозяева могли вступать в подобные формы хозяйственной кооперации, но во всем остальном полагались на себя. Помимо объективных трудовых навыков залогом эффективности агрикультуры выступала субъективная личная заинтересованность человека, работающего на себя, как условие его активного и осмысленного взаимодействия с природой. Неусыпный контроль над работниками — извечная и почти неразрешимая драма крупного поместья, которое в агротехническом и организационном плане с неизбежностью проигрывает крестьянской агрикультуре. «Асоциальность» сельского производителя, очевидно, сказывается в том, что западноевропейское средневековое общество отстраняется от крестьянского труда как низкого занятия, роняющего человеческое достоинство. Согласно распространенному мнению, земледельцы деградируют физически, интеллектуально и нравственно. Идеологические построения третируют агрикультуру в качестве знания и занятия одних низших классов. В памятнике середины XIII века «Поэме о версонских вилланах» само описание поместного, быта нормандских крестьян превращается в инструмент их морального уничтожения, показа их негодности.

«Я не из тех, кто работает руками», — твердит в XIII в. поэт Рютбёф. Двусмысленное или враждебное отношение власть имущих или тех, кто хочет ими казаться, к труду и труженикам — это не просто или не только сословные предрассудки, а другая логика отношения к миру. Это не горизонт крестьянина с его идеологией слияния с природой, хождения по ее стопам, внимательным видением себя и своих физиологических потребностей как природного существа, живого и смертного биологического организма, зависящего от получения ресурсов. После исследований М.М. Бахтина мы хорошо чувствуем, в какой большой мере народная культура западного Средневековья сосредоточена на проблемах физиологии, удовлетворения естественных потребностей и прежде всего проблеме питания. Отношение к природе отличается на уровне общества. Перед обществом и его лидерами стоят свои задачи: обретение внутренней спаянности, самоутверждение в ряду других обществ. Расхождение официальной и народной культуры отлично видно на примере обрядов и праздников.

Можно обратить внимание на некоторые показательные моменты праздничной культуры Венеции. Карнавал в позднесредневековом городе стал главным народным праздником. Но к карнавалу в Венеции «отцами города» был додуман свой, «политический» сюжет. В основу сценария главного действия венецианского карнавала лег конфликт венецианцев с аквилейским патриархом. Праздник объясняло предание о том, как в XII в., вступившись за патриарха Градо, венецианцы победили патриарха Аквилеи. Побежденный будто бы обязался платить Венеции ежегодно символическую дань — быка, дюжину свиней и триста булок хлеба. В Жирный четверг на Страстной неделе венецианцы устраивали себе карнавальное представление. В присутствии венецианского дожа и иностранных послов судья торжественно приговаривал к смерти быка и двенадцать свиней. Животных забивали на Пьяццетте, площади перед Дворцом дожей. Народ пускался пировать и веселиться, а дож и официальные лица отправлялись во Дворец, где в зале Сената они крушили дубинами деревянные модели замков, которые символизировали крепости аквилейского патриарха. Главный политический ритуал Венеции состоял в том, что венецианский дож женился на Адриатике. «На праздник Вознесения венецианский дож со своими венецианцами обручается с морем золотым кольцом. Это устраивается отчасти для забавы и развлечения, отчасти во исполнение некоего языческого обычая, по которому венецианцы приносят жертву Нептуну, отчасти чтобы показать, что они хозяева моря», — так в XIII в. записал новость хронист из Пармы Салимбене, уловив разные грани действа. Похожий ежегодный ритуал, приуроченный к открытию навигации, можно встретить во многих обществах, жизнь которых связана с морем. Он служит заклинанию моря от бурь и чтит его как могилу моряков. В Венеции к этому обряду оказалось привито нечто другое, а именно политическая идеология Венецианского государства. «Политизация» народных праздников означает перенесение события из сферы отношений с природой в сферу утверждения политических идентичностей.

Дом можно назвать общим феноменом в истории человечества. Остается только удивляться сходству описаний дома на протяжении тысячи лет Средних веков. «Под словом “дом” можно разуметь разное: дом как строение и дом как обитающих в нем. Когда говорится о доме как здании, говорят: “большой дом сделан”, “прекрасный дом”. Когда говорят об обитающих в доме, говорят: “добрый дом, благословит его Господь”, или — “дурной дом, пусть помилует его Бог”» (Августин, начало V в.). «Дом есть жилище одной семьи… С другой стороны, дом — это род, фамилия, супружество мужа и жены» (Исидор Севильский, начало VII в.). «О доме просто не скажешь. Ведь дом есть крыша над головой из камней и дерева для защиты человека от зноя и ливней… Еще дом — это общность, построенная на личных отношениях» (Конрад Мегенбергский, середина XIV в.). В конце VI в. Григорий Турский рассказывает о некоем Андархии: путем махинации и подлога тот завладел имуществом Урса и явился в его дом, словно хозяин. Слуги подчинились ему против воли, а когда он заснул, заперли двери, обложили дом соломой и подожгли. (Современный читатель с изумлением узнает в этом сообщении историю, составившую сюжет повести А.С. Пушкина «Дубровский».)