Коллектив авторов История - Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке

Таким образом, хотя в реальности французская нация складывалась еще долгие годы, хотя к факторам, исторически препятствовавшим единству, Учредительное собрание, само того не желая, добавило ряд новых, 1789 год ознаменовал рождение этой нации по крайней мере на идейном и законодательном уровнях. На смену самому страшному преступлению Старого порядка, «оскорблению величества» (lese-majeste) пришло «оскорбление нации» (lese-nation). Изменилась и символика. Знаменем революционной Франции стал знаменитый «триколор» с синей, белой и красной полосами. Существует несколько легенд о его возникновении. Согласно самой распространенной, его появление датируется 17 июля 1789 г., когда Людовик XVI согласился в знак примирения разместить на своей шляпе рядом с белой монархической кокардой синие и красные ленты цветов города Парижа. Другая легенда утверждает, что этот знак должен был показывать единство трех сословий: голубой цвет символизировал третье сословие, белый — духовенство, красный — дворянство. Так или иначе, поначалу и порядок цветов и ориентация полос варьировались, пока 15 февраля 1794 г. Конвент не принял декрет, увековечивший их современное расположение.

Однако Старый порядок сменился новым отнюдь не только в символическом плане. К 1791 г. на месте древнего королевства оказалась совершенно новая страна. Остались в прошлом монархия божественного права и сеньориальный порядок, законодательная власть перешла из рук короля в руки «представителей народа», церковь была взята под контроль государства. Административно-территориальное деление и законодательство этой страны стали совершенно иными, сменилась и идейная основа самой власти: на смену традициям и фундаментальным законам монархии пришла конституция, в которой закреплялись принципы народовластия и естественного права. Суверенитет короля уступил место суверенитету нации.

5 сентября 1793 г. многолюдная манифестация парижан в стенах Конвента потребовала от национального представительства «поставить террор в порядок дня». Предложение было с готовностью встречено депутатами, которые тут же приняли ряд мер, облегчавших преследование «врагов революции». В последующие месяцы, вплоть до 9 термидора II года Республики (27 июля 1794 г.), репрессивная политика революционного правительства приобретала все более систематизированный и широкий характер. Соответственно весь этот период революции в исторической литературе получил краткое, но зловещее наименование: «Террор».

Хотя в хронологии революции 1789–1799 гг. эпоха Террора занимает относительно небольшой отрезок времени (менее года), ей традиционно придается важное значение при оценке всего революционного десятилетия. Ведь сколько бы апологеты Французской революции не восхищались ее достижениями, им неизбежно приходится возвращаться к неудобному и трудному для себя вопросу: почему начатая во имя идей свободы, справедливости и терпимости эта революция затем породила систему целенаправленного и хладнокровного уничтожения тысяч людей, в большинстве своем далеких от политики и ни в чем не виноватых? Без сколько-нибудь четкого ответа на этот вопрос никакая трактовка Революции не выглядит убедительной.

За двести с лишним лет, минувших после Французской революции, феномену Террора предлагалось множество объяснений, сначала современниками революционных событий, затем историками. Однако, несмотря на кажущуюся разноголосицу столь многолюдного хора в партиях всех его участников, если внимательно к ним прислушаться, легко различимы три доминирующих мотива, звучащие либо по отдельности, либо в различных сочетаниях. Их можно условно определить как «мотив обстоятельств», «социальный мотив» и «мотив утопии».

«Мотив обстоятельств» впервые прозвучал едва ли не сразу по окончании Террора — уже в ближайшие недели после «революции 9 термидора». Не прошло и месяца после свержения «робеспьеристского триумвирата», как некоторые депутаты Конвента попытались возложить вину за преступления Террора также на Б. Барера, Ж.Н. Бийо-Варенна и Ж.М. Колло д’Эрбуа — тех членов Комитета общественного спасения, которые и сами участвовали в перевороте. В свое оправдание обвиняемые выдвинули тезис о том, что их действия, в отличие от политики «кровожадных» робеспьеристов, диктовались исключительно силой обстоятельств. Классическую формулировку этого мотива дал Л. Карно, выступивший весной 1795 г. в защиту своих бывших коллег по Комитету общественного спасения: «Не следует ли, наконец, сопоставить факты с теми ужасными обстоятельствами, которые их вызвали? Разве обстоятельства, в которых находилась Франция, были обычными? (…) неприятель вторгся со всех сторон; для защиты крепостей в арсеналах не имелось ни пушек, ни пороха; мы обладали малочисленными, плохо дисциплинированными войсками с генералами-предателями во главе; надо было призвать миллион солдат в тот момент, когда уже первый набор в 300 тыс. человек вызвал восстание, вооружить их, хотя склады были пусты, экипировать при недостатке сырья, наконец, прокормить их в границах Республики продовольствием с ее же территории при том, что часть этой территории была опустошена вражескими армиями и повсюду ощущалась нехватка провизии; и все это происходило в обстановке самого упорного сопротивления и в окружении активно действующих фракций. Не считаете ли вы, граждане, что все это можно было сделать без средств принуждения?»

Особенно громко «мотив обстоятельств» зазвучал во время Реставрации, когда большинство «цареубийц» — депутатов Конвента, проголосовавших за казнь Людовика XVI, — подверглись гонениям, а роялистская публицистика стала отождествлять прошедшую революцию с Террором. Вот тогда-то в воспоминаниях многих бывших революционеров и людей им сочувствующих апелляция к «обстоятельствам» стала общим местом. Писатель Ш. Нодье, например, утверждал: «События бывают гораздо сильнее характеров и (…) если некоторые люди давили на своем пути народы, то лишь потому, что их толкала сила столь же непреодолимая, как та, что пробуждает вулканы и низвергает водопады».

Этот же «мотив» доминировал и в получивших широкую известность мемуарах бывшего члена Конвента Р. Левассёра: «Никто не думал устанавливать систему террора. Она была создана силой обстоятельств…» По его словам, репрессии 1793–1794 гг. были вызваны необходимостью борьбы с интервенцией и внутренней контрреволюцией.

Бывший член Конвента, а затем граф империи А.К. Тибодо в своих «Мемуарах о Конвенте и Директории» (1824) также писал о стихийном характере возникновения и распространения Террора. «Ничто не было так далеко от систематичности, как террор (…), — доказывал он. — Именно сопротивление внешних и внутренних врагов революции мало-помалу довело дело до террора».