Николай Шпанов - Поджигатели. Но пасаран

Предостережения Советского правительства об опасности отказа от принципов коллективной безопасности преступно игнорировались правителями Европы. Словно в ответ на советскую ноту от 20 февраля, английское правительство 21-го официально уведомило немцев о готовности начать двусторонние переговоры о вооружении.

Далеко не все в Европе оценивали истинное значение этого события, но в Берлине знали ему цену и 1 марта 1935 года отпраздновали его торжественным парадом бомбардировочной эскадрильи - первого официального детища Геринга.

Расследование дела об убийстве Барту правительством дряхлого Думерга поручено сенатору Андре Лемери. Вильгельм фон Кроне мог спать спокойно: Лемери был активным членом "Боевых крестов". Убийцы французского министра и югославского короля продолжали оставаться под защитою господина Кьяппа и де ла Рокка.

- Вы видите, - сказал Кроне Отто Швереру, - все устраивается как нельзя лучше в этом лучшем из миров!

На этот раз их свидание не носило делового характера. Они встретились в кондитерской за чашкою кофе. Это было их первое свидание вне служебной обстановки. Кроне держался, как хороший знакомый. Он отбросил газеты, в просмотр которых был углублен.

- День, который вам стоит отметить в памяти, - сказал он и постучал пальцем по столбцу газетного листа. - Лаваль - талантливый негодяй.

- Не имею чести знать.

- Вы с вашей трусостью и пристрастием к бабам никогда не подниметесь настолько, чтобы войти в круг деятелей такого полета!

- Чем он привел вас в такой восторг?

Кроне снова словно для убедительности постучал по газете:

- Выступление господина министра иностранных дел в Совете Лиги наций! Лаваль доложил Совету Лиги, что убийц Барту следует искать. - Кроне засмеялся. - Ну же, догадайтесь, где?..

- Он, наверно, решил свалить все на итальянцев.

- В Будапеште, мой друг, он увел следы в Будапешт! У Лаваля есть хватка. Он переносит практику своей профессии трактирщика в политику. Недаром говорят, что белый галстук - единственное светлое место в его личности.

- И ваш Лаваль ничего не смог бы сделать, если бы хоть один из усташей попал в руки французской полиции.

- Как бы не так! Во-первых, Кьяпп поклялся, что ни одного из убийц не возьмет живьем. А трупы, как известно, молчат.

Отто свистнул:

- Клятва Кьяппа!

- За нее было достаточно хорошо заплачено, чтобы она заслуживала доверия даже в устах господина парижского префекта. А кроме того, на всякий случай в кармане каждого усташа лежал билет коммуниста. Билет был, конечно, поддельный, но, честное слово, удайся Кьяппу предъявить прессе хотя бы один труп коммуниста, история получила бы не худший резонанс, чем фокус с рейхстагом! С тою разницей, что тут невозможны были бы никакие разоблачения Димитрова... Повидимому, мы совершили и тут ошибку. - Он грустно покачал головою: - Вот если бы вам хоть немножко ума, Шверер.

- Ну, вы уж очень... - обиделся Отто.

Кроне поднял рюмку и чокнулся с Отто.

- Вы трус. Из-за этого вы недавно лишились интересной работы.

Отто настороженно поднял голову.

- Нам нужен был свой человек около вашего отца, генерала Шверера, пояснил Кроне. - Кто знает, что может прийти в голову этому старому сумасброду.

- Кроне!

- Ну, ну! Не делайте вида, будто понимаете, что такое сыновнее чувство.

Кроне отхлебнул коньяк, запил его глотком кофе и пересчитал блюдечки из-под рюмок, стоявшие у его прибора.

- Вы, Шверер, даже не способны пить, как мужчина. А ведь сегодня стоило бы выпить! Право, Саарский плебисцит - детская игра по сравнению с тем, что мы переживаем сегодня. Кстати, как поживает ваш Гаусс? Все еще ворчит?

- Ну, что вы!

- Нужно изучать своих начальников, мой милый, - наставительно произнес Кроне. - Начинается большая игра. Мы должны знать каждый шаг этого старого фазана. Ясно? Завтра мы должны с вами повидаться. Речь пойдет о вашем старике.

- Об отце?

- Не валяйте дурака. Ведь пьян я, а не вы. Я говорю о Гауссе. Я назову вам лиц из его окружения, которые нас интересуют. Тут каждое слово будет играть роли, понимаете?

- Понимаю, - ответил Отто. Он снова почувствовал себя мельчайшим винтиком в сыскной машине - и только. Никаких перспектив, о господи!..

Отто поднялся:

- Мне пора.

- Идите, мой маленький трусишка, - пьяно-ласково проговорил Кроне. - И по случаю праздника поцелуйте Гаусса в его синий зад от меня, от Вильгельма фон Кроне. Ясно? Эй, обер, почему у вас нет музыки? Нет, к чорту патефон! Вы разве не понимаете, что в такой день во всяком приличном доме должно быть включено радио? Я хочу слышать голоса моих вождей, хочу слышать марши, топот ног солдат!.. Пст! Живо!

Испуганный кельнер бросился к приемнику и повернул выключатель. Лакированный ящик угрожающе загудел...

18

Приемник в гостиной Винеров перестал гудеть. Послышался марш. Оркестр гремел медью труб и литавр. Пронзительно заливались флейты.

- Что ни говори, а мы, немцы, мастера на марши! - проговорил Винер. Трум-ту-тум, трум-ту-тум! Под этакую музыку замаршируют и покойники. Послушай-ка, Труда!

Фрау Гертруда вместо ответа подошла к приемнику и с раздражением повернула рычаг. Из ящика хлынула барабанная дробь и свист военных дудок. Еще поворот - хриплые выкрики, похожие на лай простуженного дога. И снова барабаны, оркестр, истерический лай ораторов.

Национал-социалистская Германия праздновала "исторический" день. Это происходило 16 марта 1935 года, когда был назначен первый призыв новобранцев.

- Прекрати же этот шум, Вольф! - рассердилась фрау Гертруда.

А Винер пристукивал носком ноги:

- Трум-ту-ру-тум!.. Вот и господин Фельдман скажет, что это не так уж плохо. Ведь вы старый вояка, господин Фельдман?

Портной сидел на корточках у ног Винера и отмечал мелком неверный шов на штанине.

- При этих звуках, господин доктор, я испытываю то же, что должен чувствовать бывший каторжник, когда слышит звон наручников.

- Весьма патриотические образы.

- Я бывший старший ефрейтор... Как пиджачок?

- Вам не кажется, что проймы немного тянут? Видите, какая складка идет от них по спине.

- Ничего не стоит сделать так, чтобы они не тянули, - услужливо сказал Фельдман, снова вооружаясь мелом. - Но я вам скажу: теперь, когда я встречаю на улице офицера, то сразу начинаю хромать на обе ноги. Точно мне на старые мозоли надели новые ботинки... Вам нравится такой лацкан? Фрау доктор, взгляните только, какой замечательный лацкан!

- Я вам говорю о проймах, господин Фельдман, а не о лацкане, раздраженно сказал Винер. - Теперь вы, пожалуй, напрасно стали бы беспокоить рейхсвер, даже если бы загорелись желанием сделать военную карьеру!

- Скажите мне на милость, чем такой немец, как я, отличается от всякого другого? Мой дед и дед моего деда выросли здесь. Дедушка получил свою военную медаль под Седаном за то же, за что я свой "Железный крест" у Дуомона: за несколько стаканов своей крови. При всякой переписи мы писали в рубрике национальности "немец". Так почему же теперь я должен писать "иудей"?