Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Антизападная истерия и одержимость секретностью в послевоенную эру, связанные с решением Сталина восстановить дисциплину и вновь начать индоктринацию людей на тему абсолютного превосходства СССР, были, если заглянуть глубже, тем более противоречивым и неустойчивым феноменом, что им предшествовало не что иное, как беспрецедентный военный опыт. В то же время режим фактически прошел колоссальное испытание на превосходство: он вышел из войны в новом, победном величии и получил новый запас легитимности. Неудивительно, что новый, послевоенный карантин не исключал скрытых форм восхищения Западом и обратного понимания пропагандистских штампов о загранице — тенденция, ставшая заметной в СССР уже в 1920-х годах {962} 962 Gorlizki Y., Khlevniuk O. Cold Peace: Stalin and the Soviet Ruling Circle, 1945–1953. Oxford: Oxford University Press, 2004. P. 18 [Горлицкий Й., Хлевнюк О.В. Холодный мир: Сталин и завершение сталинской диктатуры / Пер. А.А. Пешкова. М.: РОССПЭН, 2011]; Россия и Запад: Формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины XX века / Ред. А.В. Голубев. М.: ИРИ РАН, 1998. С. 136–144. . Антизападный триумфализм ждановского периода таил под собой прежнюю и даже большую очарованность запретным или полузапретным плодом контактов с Западом, с «капстранами». Это хорошо иллюстрируется тем, что Стивен Лоувелл назвал «трофейной вестернизацией», имея в виду не просто показ трофейных фильмов, но и старание непременно приобрести западные вещи {963} 963 Lovell S. From Isolationism to Globalization // The Shadow of War: The Soviet Union and Russia, 1941 to the Present. Oxford: Wiley-Blackwell, 2010. Ch. 9. Анализ фигуры Жданова как «фактотума» Сталина в деле «идеологической войны с Западом» и ряде кампаний против интеллигенции в 1946–1947 годах см. в книге: Gorlizki Y., Khlevniuk О. Cold Peace. P. 32–43. .

В то же время Сталин в конце своего правления решил снова резко ограничить прямую культурную дипломатию, что напоминало эпоху репрессий и пакта Молотова — Риббентропа. К середине 1950-х годов международный культурный обмен и прием иностранных гостей сократились до минимума. В этом отношении первое послевоенное десятилетие, как и эпоха террора, было переломным моментом в истории советской культурной дипломатии. В марте 1946 года, через месяц после отправки знаменитой «длинной телеграммы» Джорджа Ф. Кеннана, его британский коллега Фрэнк Роберте отослал собственную телеграмму:

Никогда со времен революции Советский Союз еще не был так отрезан от внешнего мира, как сегодня… Все культурные контакты проходят исключительно через ВОКС — учреждение, чьей задачей является скорее сдерживать, чем поощрять обмен знаниями и укрепление настоящей дружбы {964} 964 The Roberts Cables // Origins of the Cold War: The Novikov, Kennan, and Roberts «Long Telegrams» of 1946 1 Ed. K.M. Jenson. Rev. ed. Washington, D.C.: United States Institute of Peace Press, 1993. P. 59–60. .

В 1947–1951 годах ВОКС принял всего лишь 57 гостей из США, причем многие из них были проверенными попутчиками советского коммунизма, как, например, Поль Робсон, посетивший СССР в 1949 году {965} 965 Magniisdottir R. Keeping up Appearances: How the Soviets Failed to Control Popular Attitudes toward the United States of America. Ph.D. diss. University of North Carolina at Chapel Hill, 2006. P. 134,254 etc. .

Жестко навязываемый, хотя и непрочный изоляционизм, ксенофобия и официальный триумфализм позднего сталинизма имели последствия, весьма важные для будущих событий. Циклы открытости и закрытости страны внешнему миру начали чередоваться еще со времен вестернизации императорской России — процесса, глубинно связанного с реформами и контрреформами внутри страны, но теперь они возобновились с особой интенсивностью. Восстановление связей с внешним миром, которое Эренбург впервые нарек «оттепелью», оказалось для СССР подобно разрыву бомбы. Значительный рост туристического и культурного обмена между СССР и западными странами отражал стремление Хрущева укрепить международный статус советского государства посредством стратегии «мирного сосуществования», а также при помощи напористой, освобожденной от прежних ограничений культурной дипломатии {966} 966 Zubok V. Zhivago's Children: The Last Russian Intelligentsia. Cambridge: Harvard University Press, 2009. Ch. 3; Magnusdottir R. Keeping up Appearances. Chs. 5–6. . Это привело к серии судьбоносных моментов во встрече СССР с Западом: к сенсационной выставке работ Пикассо в 1956 году; к необычайному, едва ли планировавшемуся массовому ликованию на Всемирном фестивале молодежи и студентов в 1957 году в Москве; к поразившей многих, но и вызвавшей споры Американской национальной выставке в Сокольниках летом 1959 года {967} 967 Gilburd E. Picasso in Thaw Culture// Cahiers du monde russe. 2006. Vol.47. № 1–2. P. 65–108; Koivunen P. The 1957 Moscow Youth Festival: Propagating a New, Peaceful Image of the Soviet Union // Soviet State and Society under Nikita Khrushchev / Eds. M. Ili£, J. Smith. London: Routiedge, 2009. P. 45–65; ReidS.E. Who Will Beat Whom? Soviet Popular Reception of the American Exhibition in Moscow, 1959 // Kritika. 2008. Vol. 9. № 4. P. 855–904. . [82] 23 июля 2009 года, в год 50-летия выставки в Сокольниках, мне довелось участвовать в юбилейной конференции, проходившей в Университете им. Джорджа Вашингтона, «Face-off to Facebook: From the Nixon-Khrushchev Kitchen Debate to Public Diplomacy in the 21st Century», на которой присутствовало немало бывших гидов и членов обслуживающего персонала выставки. Самоуверенность эпохи оттепели была не только производной от нового статуса сверхдержавы или импульсивного характера Хрущева, но отчасти, как ни странно, и наследием замкнутости и триумфализма, заложенных в сталинистском комплексе превосходства.

Советская культурная дипломатия с начала 1920-х годов и до эпохи Народного фронта имела в некоторых интересных аспектах больше общего с эпохой хрущевского состязательного «мирного сосуществования» и открытия заново Запада, чем с крайностями сталинского культурного протекционизма после 1937 года. Как в раннем СССР, так и во времена оттепели пробным камнем для культурной дипломатии был приезд иностранных гостей и прием иностранцев в форме прямого культурного взаимодействия, которое было значимо для всех вовлеченных в него участников {968} 968 Lovell S. From Isolationism to Globalization; Richmond Y. Cultural Exchange and the Cold War: Raising the Iron Curtain. University Park, Pa.: Pennsylvania State University Press, 2003. . И в стремлении построить социализм, и в попытках изгнать призраки сталинизма общение с иностранными визитерами было неразрывно связано с крупными проблемами советского исторического пути и с поисками собственной, советской модерности. Как до массовых репрессий, так и в послесталинский период амбициозный оптимизм советской стороны относительно своей способности убеждать иностранную аудиторию более или менее удачно гасил противостоящие ему страхи западного влияния и диверсий. Напротив, поздний сталинизм скорее демонстрировал почти беспримесный пессимизм, предвидя только губительные последствия от контактов с внешним миром {969} 969 В этом вопросе я опираюсь на следующие работы: Dobson M. Khrushchev's Cold Summer: Gulag Returnees, Crime, and the Fate of Reform after Stalin. Ithaca: Cornell University Press, 2009; Gorsuch A.E. From Iron Curtain to Silver Screen: Imagining the West in the Khrushchev Era // Imagining the West in Eastern Europe and the Soviet Union / Ed. G. Peteri. Pittsburgh: Pittsburgh University Press, 2010. P. 153–171. . В периоды «строительства социализма» и десталинизации культурная дипломатия широко осуществлялась не только в строго очерченных сферах внешней политики и зарубежной пропаганды, но и за их рамками — как ключевой элемент глубокой трансформации самого СССР. Эти реконфигурации имели неодинаковый масштаб, но и при сталинизме, и в эпоху оттепели позиция в отношении ведущих капиталистических стран стала важнейшей проблемой внутренней политики, культуры и идеологии СССР.