Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Конечно, влиятельность и идеологическая лояльность не столь уж редко сочетались, о чем свидетельствует пример известного физика и «попутчика» Поля Ланжевена.

Каунтс был одним из тех, кто сочетал восхищение советскими социальными моделями и культурные предубеждения. В качестве главного американского эксперта в области советской системы образования он «приложил много усилий для того, чтобы найти применение урокам той “социальной лаборатории”, которую он наблюдал в России». В то же время он характеризовал крестьян эпохи коллективизации как «диких и инстинктивных, а не цивилизованных и рациональных». Engerman D.C. Modernization from the Other Shore: American Intellectuals and the Romance of Russian Development. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2003. P. 176,178.

Теоретические воззрения Боаса отличались от парадигм национального характера, признанных большинством американских экспертов по России до Второй мировой войны; подробнее о Боасе см.: Engerman D.C. Modernization from the Other Shore. P. 274.

Приведу лишь один пример: академик Владимир Стеклов, математик и физик, которого Каменева просила выступить с докладом в Лондоне в 1925 году; он также занимал пост вице-президента ВОКСа. См.: Каменева, телеграмма В.А. Стеклову, 2 ноября 1925 г. // ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 1а. Д. 47. Л. 186.

Позже, особенно после 1951 года, практику использования делегаций для внешнеполитических целей (а также визиты на образцово-показательные объекты, такие как лагеря трудового перевоспитания, путешествия гостей в компании приставленных к ним гидов, разработку специальных маршрутов, учреждение аналогов ВОКСа и «Интуриста») переняла Китайская Народная Республика. См.: Passin H. Chinas Cutural Diplomacy. New York: Praeger, 1962.

Это свидетельство из первых уст, опубликованное за пределами СССР, писалось как антикоммунистическое разоблачение советского режима для русской эмиграции. В нем имеются и антисемитские пассажи (с. 173). Ср.: Statement of British Workers Delegation [не ранее 1 мая 1933 г.] // ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 13а. Д. 513. Л. 12–13; Д. 433 — документ содержит заявления на разных языках, разительно сходные между собой.

Под «контробществом» Мазуй имеет в виду в данном случае коммунистическую субкультуру, существовавшую внутри французского общества.

Мазуй указывает, что коммунисты побуждали некоторых иностранных рабочих отказаться от этой псевдорелигиозной терминологии в пользу позитивистского языка «истины» (Mazuy R. Croire plutdt que voir? P. 205–206).

Состав делегатов по национальной и государственной принадлежности был таков: 173 немца, 146 французов, 127 англичан, 74 гражданина Чехословакии, 47 австрийцев, 34 американца, 22 китайца и по нескольку делегатов еще от 28 стран.

Фишер и Маслов были германскими левыми оппозиционерами, солидарными с объединенной оппозицией в СССР.

Этот дневник заслуживает пристального внимания со стороны российских исследователей. Выдержки из опубликованной в 1928 году книги Драйзера «Dreiser Looks at Russia» печатались на русском языке в 1933 и 1966 годах, но не были доступны никому, кроме горстки «драйзероведов»; другие части этой книги публиковались в России после начала перестройки (см., например: Драйзер Т. Жизнь, искусство и Америка: Статьи, интервью, письма; Драйзер смотрит на Россию. М.: Радуга, 1988). Однако в полной мере этот замечательный текст до сих пор не освоен в научной литературе. См., например: Россия глазами американца: Главы из «записной книжки» Теодора Драйзера / Введ. К. Вронского // Диапазон. 1992. № 2/3. С. 146–161; Теодор Драйзер в Советском Союзе (Архивные находки) // Вопросы литературы. 1998. № 5. С. 365–373.

Из архивных документов, включающих письмо провинциального информатора о Драйзере (ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 1. Д. 142. Л. 89), ясно, что этим гидом был С.П. Тривас — референт англо-американской секции ВОКСа.

Под «слабым умом» («the little brain») Драйзер имеет в виду плебейскую массу, под «сильным» («the big brain») — интеллектуальную аристократию.

(Используемое Драйзером слово «race» имеет в этом контексте также оттенки значения, лучше передаваемые словами «племя», «порода». — Примеч. пер.)

См. особенно выразительный пример того, как гид объясняет критические замечания со стороны иностранного «друга» (французской пацифистки) отсутствием буржуазного комфорта, в: ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 8. Д. 112. Л. 24–25.

В 1921 году отношения Ленина и Зиновьева с Горьким стали натянутыми, и Ленин настоял на том, чтобы Горький покинул страну якобы для отдыха (Ivanov V. Why Did Stalin Kill Gorky? // Russian Studies in Literature. 1994. Vol. 30. № 4. P. 5–40, [здесь с. 9]; Спиридонова Л.А. М. Горький: новый взгляд. М.: ИМЛИ РАН, 2004. С. 106). В том же году Политбюро официально запретило Горькому печататься в журналах Коминтерна (см.: Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б), ВЧК — ОГПУ — НКВД о культурной политике, 1917–1935 / Ред. А. Артузов, О. Наумов. М.: Демократия, 1999. С. 14–15). К 1920-м годам Горький все больше и больше вовлекался в советские литературные предприятия (Примочкина Н.Н. Писатель и власть: М. Горький в литературном движении 20-х годов. М.: РОССПЭН, 1998).

Эта статья необычна в том смысле, что содержит не только интересные замечания, полученные в результате исследования темы автором, но и сведения, почерпнутые им у своего отца — писателя Всеволода Иванова, пользовавшегося покровительством Горького в 1930-х годах; также статья содержит и безосновательные рассуждения.

Несмотря на разногласия и фактически домашний арест Горького в конце жизни, Сталин в 1936 году продолжал принимать его предложения (Там же. Д. 720. Л. 110–112, 116). Попытка рассмотрения неоднозначности взаимоотношений Горького и Сталина на протяжении длительного времени — см.: Spiridonova L. Gorky and Stalin (According to New Materials from A.M. Gorky's Archive) // Russian Review. 1995. Vol. 54. № 3. P. 413–424.

Среди 700 фотографий, опубликованных в выдающейся книге Ю. Бродского, есть одна, на которой Горький запечатлен в рабочей кепке, стоящим в лагерной лодке в окружении чекистов в кожанках, и еще одна, где писатель стоит перед бараками для рабочих (с. 325).

Об иносказаниях в тексте (длинные описания природы, избегание таких важнейших тем, как питание, условия труда или политические заключенные, замена самого слова «заключенный» различными эвфемизмами) как о свидетельстве «моральной дилеммы» Горького, отраженной в его произведениях, см.: Papazian Е. Manufacturing Truth: The Documentary Moment in Soviet Culture. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2008. P. 152–154. В письме от 22 января 1930 года Горький даже извиняется перед Ягодой за то, что в своем иносказательном эссе не смог отразить всего, что ОПТУ хотелось бы там видеть ( Чернухина В.Н. Поездка М. Горького на Соловки. С. 124).