Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Если для приема наиболее почетных гостей делались основательные приготовления, то этого нельзя сказать о нижних ступенях иерархии, где были «рядовые» политические туристы. Здесь многое то и дело шло не так, как надо. Инженер Уиткин сухо сообщал о своем опыте с «Интуристом»:

Мы посещали школы, фабрики, детские сады, многоквартирные жилые дома и театры. Наши гиды были, очевидно, не особенно сообразительны. Туристов нередко направляли совсем не туда, и результат выходил смехотворный.

Усвоив параноидальные приемы советской внутренней цензуры 1930-х годов, руководство «Интуриста» дошло до одержимости любыми ошибками и неточностями в информации, которую вдалбливали иностранцам, причем даже такими совершенно случайными, какую допустил гид из Севастополя, назвавший французскую интервенцию в Крыму в 1918 году не «контрреволюционной», а «героической» {371} 371 [Witkin Z.] An American Engineer in Stalin's Russia. P. 46; Доклад тов. Смирнова об итогах обслуживания иностранных туристов в 1936 г. // ГАРФ. Ф. 9612. Оп. 1. Д. 36. Л. 243–244. .

Стремление пресечь неформальные контакты иностранцев с гидами-переводчиками и персоналом и минимизировать стихийное общение зарубежных гостей с советскими гражданами стало особенно важной целью с конца 1920-х годов. Это отразилось также на самой структуре визитов. Например, громоздкие ежедневные расписания были отмечены в 1927 году как «недостаток» и отнесены на счет безудержной навязчивости чиновников разных рангов {372} 372 О недочетах обслуживания делегатов, 1927 г.// ГАРФ. Ф. 5451. Оп. 13. Д. 187. Л. 151. . Однако перегруженность расписания и трудность увидеть хоть что-то вне намеченного плана и маршрута оставались одной из самых частых жалоб иностранных делегаций и других, самых разных гостей. К тому же заниженный валютный курс и проблемы с транспортом, не говоря уже о языковом барьере, существенно препятствовали самостоятельным путешествиям по СССР.

Между замыслами и их исполнением, между теорией и практикой в Стране Советов всегда наблюдалась изрядная разница. Если некоторые гиды и иной персонал были осторожны и усердно держались политической ортодоксии, обрушивая на иностранцев затверженный набор фактов и цифр, то другие (возможно, при определенных обстоятельствах те же самые люди) охотно шли на неофициальные контакты и устанавливали с гостями отношения, которые в 1930-х чем дальше, тем больше квалифицировались как запретные. Для осторожности имелись все основания, и те, кто встречался с иностранцами на официальных мероприятиях, таких как совещания и собрания, чаще всего не общались с ними приватно. Например, в 1935 году гид обвинил одного из чиновников Наркомпроса в том, что тот подробно обсуждал советскую систему нормирования продуктов и закрытого распределения товаров с гостем из Венгрии, что выглядело «нелепо до такой степени, что стало неловко за него». С другой стороны, Уиткин в 1932 году воспользовался хорошим советом и, приехав в Ленинград, подарил женщине-гиду из «Интуриста» свежие номера журналов мод, в результате чего удостоился приглашения к ней на квартиру, а позже она еще дважды встречалась с ним в Москве по другим поводам. Контакты иностранцев с рядовыми гражданами и вообще с кем бы то ни было вне круга принимающих сотрудников могли не поощряться, но они постоянно происходили. В 1927 году в одном из докладов сообщалось, что «друзья Советского Союза» гуляют по городу без гидов, навещают своих знакомых на их квартирах, заглядывают «на частные вечеринки и т.д.». Даже на экскурсиях по Кремлю в том же году к иностранным гостям будто бы подходили люди и шепотом излагали свои жалобы на иностранных языках {373} 373 Врио. пред. ВОКС (Н. Кулябко) — Наркомпрос, тов. Бубнову, 7 октября 1935 г. // ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 1а. Д. 283. Л. 23; О недочетах обслуживания делегатов, 1927 г. // Там же. Ф. 5451. Оп. 13. Д. 187. Л. 148–155; [Witkin Z.] An American Engineer in Stalin's Russia. P. 43–44,178. .

Одновременно с тем, как полузапрещенные контакты становились все привлекательнее, усиливались и ксенофобские веяния в обществе — под действием советской установки на «бдительность» и бюрократических нравов. Увязка визитов иностранцев с проблемами государственной безопасности и шпионажа прослеживается в источниках задолго до панического страха войны в 1927 году и шпиономании 1930-х. Советские архивные дела 20-х годов полнятся описаниями эпизодов, когда советские граждане, включая обслуживающий персонал, сотрудников гостиниц и переводчиков, сталкиваясь с иностранцами, часто — обратившимися с какой-либо жалобой и просьбой, грубо им отказывали или вели себя враждебно. Авторы некоторых западных травелогов отмечали осторожность советских граждан при встречах с зарубежными гостями вне официальных рамок, особенно в 1930-е годы; однако другие — возможно, прежде всего те, кто отклонялся в своих поездках от стандартных маршрутов, — свидетельствовали о желании местных жителей общаться {374} 374 Heeke M. Reisen zu den Sowjets. S. 436–440,476. . Обе крайности могли иметь место, и эта ситуация действительно усугублялась особым положением иностранцев в СССР.

На рубеже 1920–1930-х годов, с одной стороны, усилились озабоченность безопасностью и идеологический догматизм, а с другой — обрел новую привлекательность доступ во внешний мир. Устные инструкции насчет запрета неформальных отношений с иностранцами, о которых упоминала Семпер, гид ВОКСа в середине 1930-х, потому и появились на свет, что такие отношения уже завязались. Языковая подготовка самой Семпер в конце 1920-х годов служит тому примечательным примером. Ее преподавателем английского на курсах иностранных языков во Втором МГУ (одном из нескольких мест, где гиды-переводчики учились иностранным языкам) была Элси Миллман (Millman) — писательница и этнограф, до того путешествовавшая и работавшая в Центральной Африке, Китае и Малайзии, одна их тех богемных искательниц приключений, которые нередко попадали в СССР в те годы. Миллман откровенно высказывалась на такие темы, как западная социология и проблемы советской жизни. Независимая, активная, неробкого десятка, она сильно повлияла на юную Семпер, изменив ее жизнь. Для нее Миллман стала настоящим образцом «новой женщины»: «Меня очень заинтересовала эта свободная, самобытная личность и все, что она в себе несла». Именно восхищение личностью Миллман побудило Семпер посвятить себя работе с иностранцами {375} 375 Семпер (Соколова) Н.Е. Портреты и пейзажи. С. 85–90. .

Конечно же, методы, которыми на иностранцев производили впечатление, а в советских людях вызывали воодушевление, были разными. Однако прослеживается явное совпадение в развитии подходов, разработанных для этих двух целей. Например — создание образцовых объектов для советских граждан, путешествующих по СССР, что стало весьма актуальным с ростом так называемого пролетарского туризма в конце 1920-х годов. С основанием в 1929 году Общества пролетарского туризма (ОПТ) как массовой организации его активисты старались представить путешествия по Советскому Союзу как весьма поучительное и имеющее политическую значимость занятие — в отличие от простого отдыха или развлекательных поездок, которые «всегда отдавали душком плохо замаскированного империализма». Суть состояла в том, что туристы должны были наблюдать социалистическое строительство (а еще лучше — участвовать в нем) вместо никчемного глазения на «остатки старины» {376} 376 От редакции // На суше и на море. 1929. № 1. С. 1; О местном туризме // Там же. 1931. № 16. С. 2–3. . Путеводители, нацеленные на побуждение советских людей к туризму внутри СССР, содержали такие заголовки, как, например, «Путешествуй зимой (по промышленным центрам, совхозам и колхозам Подмосковья)!» {377} 377 Долженко Г.П. История туризма в дореволюционной России и СССР. Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского ун-та, 1988. С. 76–88; о пролетарском туристическом движении см.: Koenker D.P. The Proletarian Tourist in the 1930s: Between Mass Excursion and Mass Escape// Turizm: The Russian and East European Tourist. P. 119–140 [о визитах на крупные промышленные предприятия см. с. 128]. .