Дмитрий Балашов - Марфа-посадница

- Сопли-то распустил! - приняла платок, протянутый Пишей, утерла нос и зареванные глазки. - Как зовут-то тебя, добрый молодец, величают по изотчеству?

Мальчонка робко улыбнулся, потупился. Марфа сама уложила ему гостинцы в плат, перевязала получше:

- На, бежи! Да не робей вдругорядь!

С вечера второго дня уже заходили кудесы. Захлопали двери домов. Косматые фигуры в вывороченных шубах, в бабьих сарафанах, кто козелью - с козьей головой на плечах, кто лесовиком, кто медведем. Тряпки машутся, хрюкающие голоса, пляшут. Ну, началось!

У Борецких ворота настежь. Одни, другие, третьи! Топот шагов по лестнице, стук в двери, слышно, как отряхают снег в сенях, облако морозного пара - и вваливаются новые. Одни других чуднее, толстые и тонкие, с рогами, хвостами и той еще украсотой, от которой девки закрываются и прыскают в рукава.

Оленка только забежит, схватит кусок пирога, на ходу опружит, обжигаясь, ковшик горячего сбитню - и опять вон из терема.

- Куды?! - окликнет Марфа.

- Мы кудесами!

- С кем-то?

- С Маней Есиповой да с Иришей Пенковой!

- Глядите там, парни изволочат!

- Ничо, Никита с нами!

А то явится со всею свитой домой. Смех, перешутки в задней горнице, и вот выходят: кто козой, кто толстой бабой - титки ниже пояса, кто бухарским купцом либо фрязином.

Федор от молодой жены и новорожденного тоже ушел кудесом. «Кого-то волочили, охальники; други ходят, как ходят, ну, снегом покидаютце, а Федор все не может по-людски. То задеретце с парнями, то девок задевать учнет - боярин!»

Маленькие кудеса забежали. Ну, то Ванятка, внук! Так и есть, по голосу признала, еще не умеет говорить-то по-годному.

- Ты в себя дыши-то, кудес!

Потом пришли хухляки с живым петухом. Девки сбежались. Петух, выскочив из коробьи, ошалело тряс гребнем, топотался по полу. Девки сыпали ему зерно - чье раньше будет клевать, та первее прочих замуж выйдет. Не выбрал-таки Оленкиной кучки! Ну, да и приметы не помогут, коли Тучин на уме!

На дворе тем часом - целое представление. Потешные медведи, великаны - по двое сидят друг на друге, иные на ходулях - целое действо разыгрывают - скоморохи, видать! Визг, смехи, шум. Тем кудесам выносили пива, одаряли и деньгами.

Не сошли со двора - новая ватага, прямо в горницу.

- Можно?

Пересмешки за дверью. Слышно, сбивают снег с валенок. Распахивается дверь и - наполнилась горница. Прыжки, блеянье, ржанье. Таких-то и не видали раньше! Марфа вышла, качала головой - ну и хухляки! Хрюкающие рожи тотчас окружили ее, пошли хороводом, вприпрыжку. Один толстый - сало лезет отовсюду, висит с боков, на ляжках по пуду, а брюхо-то, брюхо! Целая гора, в три пояса перепоясан, и то едва несет. И конец меж ног большой, бурый, наперед торчит, сраму-то! И тоже машется. Ну и ну! Марфа замахала руками, а толстый кудес кинулся на нее и поволок к задним дверям.

- Пусти! Да кто таки?!

Марфа отбивалась, рассердясь уже не на шутку.

Кудес пихнул ее за порог, приподнял плат с лица.

- Онфимья! - расхохотались обе.

Куда делась чинная боярыня, куда и шестой десяток лет!

- Дай посижу. Прикрой двери, а то увидят!

Онфимья свалилась на лавку, поправила сползающий живот.

- Квасу налей! Устала, годы уже не те… К Коробу ходили, да к Феофилату Захарьину. У Феофилата гость-от, по говору московськой. Зашла тебе сказать. Ну, прощай!

Горошкова опустила плат и выбежала. Борецкая не успела расстроиться еще, как раздался ликующий крик Ванятки:

- Баба Марфа, иди змея смотреть!

- Змей, змей!

Все разом заспешили наружу. По улице, громыхая и пыхая пламенем из пасти, шел длинный, загибающийся вдоль заборов змей. Мальчишки восторженно орали, бежали по сторонам и сзади, стараясь наступить на волочащийся хвост. Змей весь светился изнутри. Хухляки в расписных, красно-желтых кожаных масках плясали вокруг него.

Змея сделало братство кузнецов, и потому железа на него не пожалели. Он весь был покрыт трепещущей жестяной чешуей, издававшей металлический звон и скрежет. На косматых, завернутых в овчины ногах змея виднелись длинные железные когти, клацавшие по наледенелым мостовинам. Сзади волочился извивающийся хвост. Голова со светящимися глазами и пастью поворачивалась из стороны в сторону, пасть щелкала зубами, раскрывая и закрывая железные челюсти. По временам из нее вылетал, раздуваемый ручными мехами, сноп огня, и тогда мальчишки, с визгом, кидались врассыпную. Встречные монахи и монахини плевались, крестились и шарахались от нечистого гада.

Олена Борецкая с подружками уже не раз наведывалась к Тучиным то козой, то толстым купцом. У Григория все кто-нибудь гостебничал. Тут зашли - целая шайка столовая сидит да все знакомые: оба Михайловы, Ревшин, Савелков, Роман Толстой.

Иван Савелков - вот уж глазастый какой, и видел-то не один ли раз только. «Та-то к тебе не по один раз заходит, - говорит, - Оленка, должно!»

Олена выскочила, как маков цвет под платом. Савелков за ней. Скатились с крыльца. Визг, снежки, хохот. Подружки кинулись на Ивана гурьбой. Савелков валял девок в сугроб, с него сбили шапку, набили рот снегом. Отдуваясь, довольный, он катался в снегу сам, ловил то Иринку Пенкову, то Оленку, покатом возил по сугробу. Потом, отпустив девок, ворвался в горницу:

- Братва! Пошли и мы! Живо! Тащи шубы! Тряпки давай, каки есть! Кликни тамо - пущай принесут чего ни то! Лапти есть ле?

Вскоре преобразившиеся молодые посадники гуськом спустились с крыльца. Впереди водяник, обернутый рыболовной сетью, за ним ведьма-кикимора и черт с рогами, с хвостом и кузнечными клещами в руках. Михайловы оделись один персидским купцом, другой - восточной бабой, в долгой красной рубахе и портках.

- Куда пойдем?

- А ко всем поряду! Вон в етот дом, тута бочар живет, Захар Ляпа, айда к нему! - предложил Савелков, выряженный чертом.

- Можно?

Посадники озирались из-под платков. Бедная утварь, брюхатая баба с маленьким на руках, сохнущие тряпки.

- Каки-то кудеса не простые? - признала по дорогому платью хозяйка. - Ай, бояра? Квасу нашего, репного, пожалуйте!

Улыбаясь, она поставила на стол глиняную корчагу и ковш. Сплясав и отведав репного квасу, друзья тронулись дальше, теперь к Есиповым…

И по всему Новгороду, морозному и уютному, в синей фате снеговой, с вырезными мохнатыми опушками кровель, над которыми шапками, как на лапах елей, нависает снег, искрящемуся инеем, сказочному, с желтыми, светящимися, как змиевы глаза, окошками, - смех и гам, хлопают двери и скрипят калитки, по улицам движутся удивительные фигуры, машутся рога и хвосты, и маленькие кудесы чертенятками прыгают через наметенные в межулках сугробы.

Марфа долго крепилась, но не выдержала тоже. После того как зашли с медведем и оказались знакомые купцы-плотничана, оделась сама. Ах! Морозный воздух, как купанье, холод, и так легко дышится, звезды над головой яркие, свежие. Вспомнить молодость! До свадьбы еще… Да и после хаживала! Не по Оленкиному бегала, кем ни рядились только!