Дмитрий Балашов - Симеон Гордый

– Что это было? – вопросил Семен, проводя рукой по лицу и словно бы просыпаясь от тяжкого сна.

– Нечего тебе, князь, много знать. Доедешь до церквы, помолись! – возразила старая.

– Ты колдунья? – спросил Симеон, прихмурясь.

– Да, так зовут… – с неохотою протянула она.

– Как звать-то тебя? – полюбопытничал Симеон, снимая с пальца золотой княжеский перстень.

– Кумопа! – отмолвила та и, протянув сухую, точно воронья лапа, скрюченную руку, цепко схватила княжеский дар.

– Когда стану тебе нужна, приду! – прокаркала она, пряча перстень в лохмотья. – Скажи твоим, – она махнула рукою в сторону расступившихся дружинников, – пущай меня пропускают к тебе вот по етой памяти! – Перстень на мгновение вновь мелькнул в ее скрюченной птичьей лапе. – И поезжай, опоздашь!

Семен еще помнил, что хотел было осенить себя крестным знамением, и – не сумел. Рука словно бы налилась свинцом… Уже потом, позже, после того как доскакал до Москвы и уведал про смерть родителя-батюшки, он вспомнил, что именно с таким ужасом сожидал и боялся узреть в тот миг рядом с черным колеблющимся пятном, – то была отрубленная кровавая голова убитого в Орде тверского княжича Федора, который в ночь перед казнью бешено колотился к нему и осыпал его проклятиями, а он, Симеон, молчал, стоя внутри, за запертой дверью, положив ледяные руки на дубовый засов, молчал, зная, что отныне и навсегда проклят.

Господи! Ты еси благ и премудр! Наставь, о чем умолять мне в молитвах моих? Жизни ли попрошу у тебя, жизнедавец? Счастья ли? Все то будут просьбы неисполнимые, ибо проистекут от лукавства и лености раба твоего. Попрошу одной справедливости! Крест мой и судьба моя да не минуют мя!

Тяжкое наследство оставил после себя Иван Данилович Калита. Его невзлюбили все: суздальцы и тверичи, ярославцы и ростовчане. О смерти его молились многие. Новгородские бояре не чаяли, как установить твердые уряженья с Москвой, потому что, сколько ни платили они Калите, все было мало и мало. Псков метался, чая найти заступу себе у литовских князей, и только разница вер мешала псковичам поддаться Гедимину… И по-прежнему давила, требуя дани, Орда, и по-прежнему грозен был наступающий на Византию и Русь католический Запад.

Но и все-таки что-то уже невестимо изменилось в мире, что-то сдвинуло и потекло, словно бы тяжкая грозовая туча в немом блеске далеких молний, надвинувшая на землю и холодом сизых своих громад застившая свет, начала проходить, сваливать за окоем неба, так и не разразившись погибельною грозой. Натиск на Псков остановился, как бы завис на стремительном взъеме своем, – не то чтобы наступило затишье, война продолжалась, и даже еще более жестокая, орденские немцы строили замки на рубежах Псковщины, приглашали новых и новых кнехтов, крепили военные договоры со свеей (шведами), но исчезла в них та гордая уверенность, о которой еще недавно писал Гильом Рубрук, что ежели бы не войско великого хана, то святые братья овладели бы Псковом и Новгородом с тою же легкостью, с какою завоевали они и уничтожили перед тем литовскую Пруссию. Нынче псковские лазутчики перестали встречать на землях эстов лотарингских, франкских, английских рыцарей. Католическая Европа продолжала набухать военною силой, но ее армии и флоты устремлялись уже не на Восток, а сражались на берегах Нормандии и Кента, на полях Фландрии и Аквитании – начиналась Столетняя война.

Натиск на православный Восток продолжала одна восточная половина католического мира. Германия, сама раздробленная на части, слала и слала новые подкрепления Ордену; чешские Люксембурги венгерские Анжуйцы и даже польские Пясты стремились теперь подчинить Литву, откуда была прямая дорога на Русь. Шли, накатывая настойчивыми железными волнами и… терпели поражение за поражением. Почему? Не только вследствие военного гения Гедимина. После его смерти Литва, разделенная меж его сыновьями на семь частей, продолжала оказывать такое же сопротивление Западу, какое – проявись оно на сто лет ранее – могло бы вообще остановить движение немцев в Прибалтику. Литовские витязи наносили крестоносцам такие удары, что рубеж меж восточной, православной, и западной, католической, Европою, казалось, восстановился вновь.

Но и с тем вместе, и именно потому, новая грозная опасность коснулась Руси Великой. Еще недавно раздробленная, лишенная городов и единой княжеской власти, плохо вооруженная и малолюдная Литва проснулась, обретя и выказав мощь пассионарного взлета. Полоцк, Минск, Туров, Волынь и Галич не нашли в себе сил, чтобы сдержать внезапно возникший напор Литвы. И это была древняя, исконная, Черная и Белая Русь, днепровское правобережье, Русь, хранившая византийское христианство с пышным обрядом, развитым богословием, с высокою грамотностью и изысканной книжной культурой. И вот теперь древние земли и грады русичей почти без боя сдавались и отдавались под руку Литвы. Это было даже не завоеванием. Многие литовские князья, покоренные очарованьем высокой культуры, крестились, принимали – кто лицемерно, кто искренне – православную веру, женились на русских княжнах, зачиная литовско-русские династии на захваченных землях. И мало кто из них, подобно сыну Гедимина Кейстуту, продолжал свято хранить древнюю языческую веру свою. Творилась пышная свадьба двух народов, казалось, научившихся жить рядом и в мире, и малого не хватало уже, чтобы Литва, а не Русь стала во главе православной восточной Европы. И это для Залесья, Заволжья и Поднепровья, для Владимирской, Новогородской, Черниговской, Северской, Рязанской Руси было страшнее всего. Кто победит, кто одолеет в этом споре без спора? И многие, очень многие книгочии и мудрецы, наблюдавшие в ту пору стремительный рост Великого княжества Литовского, думали и утверждали, что победит Литва.

А в это время Восток, казалось бы сильный и непобедимый, начал разваливаться, как кит, выброшенный волнами на каменистый берег океана. Империя великого хана в Китае зашаталась, в южном Китае затеивалосъ уже восстание против монголов. Распадалось государство персидских Чингизидов, дехкане Хорассана с боевым кличем «сарбадар!» (лучше смерть) выгоняли монгольских чиновников и нойонов. Военная тирания породила развал и анархию в захваченных странах, которые оказалось легче завоевать, чем удержать. По сути дела, антимонгольским был и переворот 1312 года в Золотой Орде, совершенный Узбеком, который погубил своих родичей, опершись на купеческие, сартаульские круги торгового и богатого Поволжья.

Грозная Золотая Орда стала колоссом на глиняных ногах и держалась угасающей традицией старины, до времени спасавшей наследие Бату-хана от распада, да еще русским серебром, с помощью коего Иван Калита, опираясь на хана, медленно объединял, склоняя под руку свою, залесские княжества.