Дмитрий Балашов - Воля и власть

– На том свете и поглядим! – усмехаясь, отвечал бритоголовый хохол с казацким чубом и серьгой в ухе. – Приказано, дак! Я свою службу сполняю, ты – свою!

– А Русь?

– Што Русь, – несколько смутясь, отвечал тот, потроша жилистыми руками возы. – Мы своего батьку поставим, и вся недолга! Ваш-то заворовалси больно! Из Киева, вишь, и серебро и золото на Москву переволок! Кормим вас, владимирцев, мать вашу! – он бессовестным, белым, бешеным взглядом глянул на Ивана, и Федоров, обезоруженный, отступил, понял, что тут ни стыда, ни разумения нет и не было. Дорвались!

– Оружие отдай! – вдруг вскрикнул он, вскипев, и вырвал у зазевавшегося хохла свою саблю. Вырвал и тут же обнажил клинок. Те прянули врозь, а свои, ратные, малою кучкою кинулись к Ивану, сгрудясь у него за спиной. Витовтовых холуев было раз в двадцать больше, но Иван в этот миг одного хотел: дорваться, и смахнуть голову тому, бритоголовому. Смахнуть не за этот грабеж, не за останов владычного поезда, смахнуть за измену самому дорогому, что есть в жизни, за измену Святой Руси!

Фотий сам кинулся впереймы. Утишил, остановил. Бритый хотел было вновь отобрать оружие у Ивана, но, глянув тому в глаза, вдруг понял что-то и отступил. (Ты же еще и трус! – подумалось Ивану. – Ну, да изменники завсегда трусы!) Начался долгий спор. Те извлекли грамоту, подъехал какой-то боярин. («Прятался! – сообразил Иван, – ждал, как повернет дело, тоже шухло вонючее! Куда и люди подевались в здешней Руси?») В конце концов, ограбленного Фотия завернули назад, так и не пустив в Киев. Витовт, как стало ясно уже теперь, порешил разорвать митрополию надвое, поставив на Литву угодного себе иерарха.

Начались томительные пересылы, споры. Обиженные на Фотия синклитики и бояре слали отай доносы в Царьград. Клеветы теперь шли не только в Константинополь, но и самому великому князю Василию Дмитричу. Все, кого Фотий заставил вернуть церковное добро, все, кого за нестроение, лихоимство или безграмотность отстранил от службы, – все разом, как стая ворон, накинулись на преосвященного. Самому Фотию, спеша поссорить его с князем, слали доносы и жалобы на Василия Дмитрича, будто бы склонившегося к католической ереси. Витовт, получая грамоты и послания, где утверждалось в согласии с его волей, что от начала времен митрополиты сидели в Киеве, нынче же Фотий все оттоль перенес в Москву и дани емлет с литовских епархий, и то шлет все на Москву, и весь Киев, и всю землю пусту сотвори, тяжами пошлинами и данями великими и неудобь носимыми – победно усмехался. Нелепица громоздилась на нелепице, но Витовту только того и надобно было. Он спешно собрал православных епископов Литовской Руси: Исаака Черниговского, Феодосия Полоцкого, Дионисия Луцкого, Герасима Владимирского, Ивана Галичского, Севастьяна Смоленского, Харитона Холмского, Павла Червеньского, Евфимия Туровского и сам выступил перед ними:

– Слышаете ли, что творит Фотий митрополит? – квадратное лицо Витовта горело, багряный плащ, застегнутый драгою многоценною, византийской работы фибулой переливался золотом и вздрагивал при каждом взмахе рук. – Соборную церковь Киевскую, изначальный престол митрополитов всея Руси, славу и честь православия истощил и пограбил! Вся многоценная износит на Москву!

Епископы смирно сидели в высоких креслах и только изредка переглядывались: мол, из твоих бы уст да Богу в уши! А что ж ты тогда подписал, лонись, с Ягайлой грамоту противу православных иереев, что ж ты сам-то в католической вере?! – но молчали. А Витовт ораторствовал, сам почти веря в этот миг, что он стоит на защите истинного православия.

– Подобает вам, собором епископов, избрать и поставить митрополита в Киеве, да соблюдает старину, и стол митрополичий изначальный не рушится, и мы о сем без смущения и без печали будем!

Епископы молчали. По палате тек ропот. Слишком круто завернул Витовт Кейстутьевич! Да добро бы сам был в православии, как намекали ему не раз!

Все же добился своего напористый хозяин Литвы. Жалоба на самоуправство Фотия, на то, что митрополит разоряет киевскую кафедру, небрегает своим литовским стадом Христовым, а дани и сокровища переносит в Москву, – жалоба такая была написана и послана в Царьград с требованием поставить другого митрополита на Киев.

Но тут уперлась патриархия, вдосталь испуганная натиском католиков, при том, что в Риме дрались за престол одновременно трое пап и антипап: Иоанн XXIII, бывший пират Бальтазар Косса, Григорий XII – венецианец Анджело Коррер, занимавший до того должность патриарха Константинопольского, и Бенедикт XIII, испанец Педро де Луна. Папой считался Анджело Коррер, старик, приблизивший к восьмидесяти годам жизни. Собором кардиналов на его место был поставлен францисканец, родившийся на Крите, Петр Филарг, с именем Александра V. Но в 1410 году Александр V умер в Пизе, и на его место как раз и был избран Бальтазар Косса, поддержанный Сигизмундом.

Трое пап на престоле Святого Петра – это уже не влезало ни в какие ворота, и было решено в 1414 году созвать собор в Констанце для упорядочивания церковных дел. В этих условиях Риму было не до Константинополя, и православная патриархия могла действовать так, как считала нужным, то есть всячески сопротивляться разделению надвое Русской митрополии. Витовту было отказано.

Как раз в это время к нему прибыл новгородский посол Юрий Онцифорович для заключения вожделенного мира, и Витовт понял, что где-то должен уступить и отступить. Посол – знаменитый новгородский дипломат из старинного уважаемого боярского рода, был умен и тверд. Он добился разговора с Витовтом с глазу на глаз. Спор был об одном: Витовт давно уже требовал, чтобы новгородцы разверзли мир с немцами.

Витовт был не в самом роскошном своем одеянии и без короны, а Юрий Онцифорович, выпроставший из висячих рукавов темно-бархатного вотола белейшие рукава нижней рубахи, по зарукавьям отделанной золотым кружевом, в зеленых с жемчугом сапогах, с золотой цепью на шее, глядел западным герцогом, не меньше, и сидел гордо и прямо, хотя и сохраняя почтительность (Витовт позволил ему сесть).

– Рыцари разбиты! – говорил Юрий твердо. – Ежели бы не король Владислав, вы бы взяли с наворопа и Марьин городок, и с Орденом было бы покончено! (Новгородское цоканье едва проглядывало в окатистой речи посла.) А нам без мира с немцем нельзя, страдает торговля! На ней же стоит Великий Новгород! Почто тебе, князь, ослаблять нас и усиливать немцев? Мы согласны платить тебе дань, это немало! Свея не помога теперь, а и великий князь не уступит Нова Города, как он уступил Смоленск! Опять не скажу, како ты мыслишь о Фотии и о митрополии Киевской, но мы – православные, и строить немецки ропаты на нашей земле не позволим! Помысли, князь!