Ласло Белади - Сталин

В то же время в эти годы сформировался весь механизм комплекса явлений, позднее названного «культ личности», получило распространение безмерное прославление личности и гениальности Сталина. Когда в конце 1929 года праздновалось 50-летие Генерального секретаря ЦК, многие еще помнили, как Ленин в 1920 году отклонял все жесты в свой адрес, прекрасно представляя, как важно в интересах социализма покончить с привычками, укоренившимися в России. Все это позднее сопоставлялось с тем, как ораторы на XVII съезде партии, а позднее пропагандистский аппарат, публицисты (особенно выделялся редактор «Правды» Л. Мехлис) превращали культ личности в каждодневное, привычное явление для масс, причем в буквальном, религиозном понимании этого слова. Илья Эренбург писал: «В представлении миллионов людей Сталин превратился в мифического полубога; все с трепетом повторяли его имя, верили, что он один может спасти Советское государство от нашествия и распада». Печать все чаще и все интенсивнее связывала с личностью Сталина все экономические, политические и научные успехи, за которые советский народ платил огромную цену. Культовое восхваление, курение фимиама, глубоко чуждые подлинным большевистским традициям, со временем превратились в составную часть системы личной диктатуры Сталина, которую он создавал с методичной основательностью на унаследованной исторической базе.

И. Эренбург описывает свои впечатления от увиденного на родине, когда он вернулся домой после длительного пребывания за границей и присутствовал на I Всесоюзном совещании стахановцев. Тогда он впервые встретился с проявлениями культа, переходившими чуть ли не в массовую истерию. «Вдруг все встали и начали неистово аплодировать: из боковой двери, которой я не видел, вышел Сталин, за ним шли члены Политбюро… Зал аплодировал, кричал. Это продолжалось долго, может быть десять или пятнадцать минут. Сталин тоже хлопал в ладоши. Когда аплодисменты начали притихать, кто-то крикнул: „Великому Сталину ура!“ — и все началось сначала. Наконец все сели, и тогда раздался отчаянный женский выкрик: „Сталину слава!“ Мы вскочили и снова зааплодировали». Эренбург чуть позже отмечает: «Я поймал себя на том, что плохо слушаю — все время гляжу на Сталина. Оглянувшись, я увидел, что тем же заняты и другие».

Религиозное восхваление Сталина деформировало сознание людей, их образ мышления, оказывало парализующее влияние на искусство, вообще на духовный облик общества. Атмосфера постоянного террора и подозрительности отравляла человеческие взаимоотношения. Все это являлось особенно разительным контрастом по сравнению с революционными экспериментами и инициативами 20-х годов, направленными на создание новой культуры и новой цивилизации. Обыденное мышление людей пронизывал страх, выражавшийся в обязательных канонах культа. И в это же время слова Сталина: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее» превратились в плакатный лозунг. Известно, как инструктировал Сталин С. Эйзенштейна, работавшего над фильмом «Иван Грозный». Его пожелание состояло в том, чтобы режиссер показал Грозного устрашающим — «Ивана надо сделать великим в глазах народа».

Вне всякого сомнения, культ, сложившийся вокруг Сталина, был создан прежде всего усилиями его ближайшего окружения, к тому же по личным указаниям самого вождя. Однако во внешнем мире Сталин представал как личность, которая ведет борьбу против собственного культового восхваления. В этой связи одним из поучительных документов является письмо, в котором Сталин подверг критике автора одной книжки, рассказывающей о его детстве. Очевидно, автор неподобающим образом создал портрет скромного и простого Сталина.

«Письмо в Детиздат ЦК ВЛКСМ

16 февраля 1938 г .

Я решительно против издания «Рассказов о детстве Сталина».

Книжка изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений. Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть, «добросовестные» брехуны), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом.

Но это не главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория.

Герои делают народ, превращают его из толпы в народ — говорят эсеры. Народ делает героев — отвечают эсерам большевики. Книжка льет воду на мельницу эсеров. Всякая такая книжка будет лить воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу.

Советую сжечь книжку.

Сталин наверняка был хорошим цензором, он точно знал, что благоприятствует его культу…

Мы можем поверить ему. Культ личности и его аксессуары: устрашение, психоз поиска врагов, внедрение административно-командных методов в каждодневной практике — все это явления, которые нелегко понять более молодым поколениям. Об этом больше любых теоретических объяснений могут рассказать документы той эпохи: письма, доносы, протоколы собраний, рапорты органов внутренних дел, отчеты различных хозяйственных и политических учреждений. Приведем несколько типичных и повторяющихся ситуаций из материалов Смоленского областного партархива, который во время второй мировой войны попал в руки гитлеровцев, а после войны в качестве трофея был вывезен в США.

Диктаторская роль Сталина с середины 30-х годов приобрела неограниченные масштабы и в духовной жизни. Вместе с числом жертв судебных процессов и репрессий увеличивалось количество произведений культуры, которых ждало уничтожение или полное забвение. Это можно иллюстрировать данными периода проведения процесса над Каменевым и Зиновьевым.

В секретной инструкции Главлита для территориальных органов в 1934 году следующим образом ставилась задача проведения «профилактической» цензуры: «Цензура наша имеет значение только тогда, когда она предупреждает прорыв политический или разглашение военной и экономической тайны, когда она препятствует напечатанию халтурной, низкокачественной, бесполезной литературы, когда цензура способствует улучшению как политического смысла и словесного характера, так и внешнего оформления произведения. В этом — задача всякого советского цензора». В такой чрезвычайно широкий круг «задач» входил запрет практически любого произведения, которое не получило одобрения сверху. Инструкция включает в себя частные детали задач цензоров, которые сейчас кажутся смешными: «Нет порой у наших районных цензоров подлинной большевистской напористости, активности: цензурное дело у них двигается, как в колымаге, день за днем — формально и безыдейно. Надо уметь поднимать вопросы цензурной работы на большую идейную высоту. Надо обобщать практику цензурной работы, добиваясь от редакторов и типографий неповторения совершенных ошибок. Надо о важнейших ошибках доводить до сведения секретарей парторганизаций… Надо и с самими редакторами поработать на примерах и образцах неряшливого и неправильного редактирования, уча их по-большевистски относиться к своему делу».