Леонид Васильев - История Востока. Том 1

Здесь может быть несколько близких друг к другу вариантов. Первый (киданьский) – когда сильное кочевое племя складывается на окраинах могущественной империи, многое у нее заимствует, но при этом стремится сохранить свою самобытность. Второй (тюркский) – когда воинственные кочевники решительно меняют места своего обитания, а затем привычный образ жизни, вторгаясь в зону существования земледельцев и подчиняя себе их. Третий (монгольский), своего рода компромиссный, – когда под внешним воздействием создается сильное воинственное государство, которое вторгается в зону существования земледельцев, подчиняя себе одно их государство за другим, но пытаясь при этом хоть сколько-нибудь сохранить свою самобытность. В конечном счете все три варианта приводят к одному и тому же результату, смысл которого до предела прост и очевиден: покидая привычные места своего обитания и вступая в тесный контакт с земледельцами, тем более становясь правителями завоеванных земледельческих стран, кочевники слезают с коней и перестают быть кочевниками, во всяком случае в лице своих потомков.

Сказанное означает, что кочевники остаются кочевниками, пока и поскольку они обитают в привычных своих кочевьях. Уйдя оттуда и вторгаясь в зону обитания земледельцев, они исчезают с лица земли как кочевники. Поэтому, говоря о кочевниках, мы вправе оперировать теми, кто остается в кочевьях. Что характерно для них? Динамичность и то, что выше уже было названо пассионарностью. Я бы сказал даже определеннее: именно кочевники прежде всего отличаются тем, что именуется пассионарностью, как то было продемонстрировано арабами, тюрками и монголами, даже африканскими кочевыми племенами, не вспоминая уже о Великом переселении народов на рубеже древности и средневековья.

Пассионарность – это определенный заряд жизненной энергии, способность к изменению, к восприятию нового. Нового отнюдь не в смысле генеральной структуры отношений, а прежде всего в смысле обновления образа жизни, особенно в кризисной, критической для него ситуации. Внеся свой заряд, арабы под зеленым знаменем ислама вдохнули новые жизненные силы в древние ближневосточные цивилизации – этот феномен в каком-то смысле можно было бы назвать Возрождением. Тюрки проделали почти то же самое с одряхлевшей арабо-исламской цивилизацией спустя полтысячелетия. Менее всего сказанное относится к монголам: вся жизненная энергия монгольского этноса была отдана жестокому разрушению созданного другими, так что здесь можно было бы говорить лишь о возвращении к прошлому, к доцивилизационному прошлому… Но даже монголы, кардинально изменив облик и судьбы многих народов, сыграли немалую роль в обновлении мира. Словом, факт остается фактом: кочевники пассионарны, т.е. активны и полны жизненной энергии, которая способна проявляться от случая к случаю и чье проявление везде, включая и Африку, находило свое выражение в подчинении земледельцев кочевникам. Неудивительно, что по меньшей мере часть этой энергии была успешно использована той самой транзитной торговлей, услуги которой были необходимы и земледельцам, и кочевникам. Словом, выход на передний план феноменов транзитной торговли и кочевников – это один из значимых моментов средневековой истории Востока.

Еще одна из проблем, уходящих корнями в глубокую древность, но заслуживающих внимания в свете всего того, что характерно для средневекового Востока, – вопрос о собственности. Процесс приватизации, знаменовавший собой определенный этап политогенеза, формирования государственности, расставлял акценты достаточно резко: государство как институт противостояло частному собственнику, видя в чрезмерном его усилении угрозу для своего существования (доходы казны) и для стабильности структуры в целом. Повсюду предпринимались соответствующие меры (от законов Хаммурапи до реформ типа шаньяновских), результатом которых стало достаточно четко отрегулированное взаимоотношение между властью и частником – даже в тех нередких случаях, когда высшие носители власти сами как индивиды были одновременно и собственниками, подчас достаточно крупными. Суть этого взаимоотношения всюду была однозначна, а смысл ее сводился к тому, что все государственное первично, а частное вторично, к тому же опосредовано тем же государством. Этот стандарт стал своего рода нормативом и воспроизводился везде, где процесс политогенеза достигал – скажем, в раннем средневековье – соответствующей ступени эволюции. Короче, для тех политических структур и протогосударств, которые формировались в средние века, проблем с приватизацией и вообще с частным собственником практически не было: все текло по уже хорошо освоенному руслу.

Но это не означает, что ничего не менялось. Конечно, частный собственник, освоившийся с вторичностью своего статуса, постепенно не только свыкся с ним, но и обрел ту социальную нишу, которая соответствовала и его статусу, и его запросам, возможностям и потребностям. Соответственно сложился и рынок – пусть оскопленный, лишенный потенций для саморазвития, но зато достаточно процветающий и богатый, не в последнюю очередь за счет той самой транзитной торговли, о которой только что шла речь. Этот рынок тоже вписался в предназначенное ему властями место, обрел свои формы и успешно реализовал свои возможности. Сформировавшиеся и созревшие таким образом рынок и собственник на средневековом Востоке стали играть заметную роль, и, что особенно важно подчеркнуть, эта роль никоим образом теперь уже не вела к ослаблению государства – во всяком случае до тех пор, пока все оставалось в норме. Если ситуация выходила из нормы, как то наиболее рельефно видно на примере китайской империи с ее династийными циклами, то в ход пускался механизм реформ, экспроприировавших зарвавшихся собственников. Если же не помогало и это, то наступавший кризис делал свое дело: в огне социальных катаклизмов собственники гибли в числе первых, так что после преодоления кризиса норма восстанавливалась.

Итак, в пределах нормы рынок и собственник занимали ту нишу, которая соответствовала их месту и роли в жизни общества и не представляла угрозы государству. Соответственно складывался и менталитет собственника. Вообще-то говоря, этот менталитет исконно был сродни обычному менталитету подданного восточного государства. Никто из восточных собственников никогда и не мыслил себя иначе, как покорным власти подданным, даже если он ворочал миллионами и был, выражаясь словами китайских источников, «богаче князей». Известно, что любой выходец из простолюдинов, став богатым (разумеется, это не относится к тем, кто шел наверх по административной лестнице, обретая с каждой ее ступенью законную новую порцию престижа и прилагавшегося к нему в строгом соответствии с рангом богатства), больше всего заботился о престиже. Далеко не случайно с легкой руки Шан Яна Китайское государство, например, всегда в случае нужды запускало привычный механизм продажи рангов, должностей (чаще всего синекур) и даже ученых степеней (тоже с явственным знаком «проданная», «купленная»). Богатство возвращалось в казну, а богатый приобретал столь желанный и так высоко ценимый в обществе рангов и привилегий престиж.