Леонид Васильев - История Востока. Том 1

До того все линии разраставшегося клана, возникавшего на базе той или иной семейно-родовой группы, считались равноправными, причем именно это равноправие и лежало в основе упоминавшегося принципа механической солидарности аморфных общин даже крупной этнической общности, состоявшей из множества ветвей одних и тех же, первоначально немногих родственных кланов. Сущность нововведения сводилась к тому, что в многочисленном клане правителя стала четко выделяться одна главная линия, шедшая от отца к одному из его сыновей, обычно старшему, тогда как все остальные начали восприниматься как боковые (коллатеральные). Главным критерием социального старшинства в иерархически организованном коническом клане, структура которого была впервые наиболее полно описана П. Кирхгофом, стало считаться генеалогическое удаление от основной линии: с каждым поколением боковые линии уходили от нее все дальше, тогда как она сама, разветвляясь, создавала все новые боковые ветви, которые опять-таки постепенно от нее удалялись. И хотя даже после этого революционного нововведения процедура наследования далеко не всегда и не везде стала простой (нередко сыновья с помощью интриг боролись за благосклонность отца; играли свою роль и их матери в гареме), она, тем не менее, теперь уже достаточно строго определяла приоритеты.

Власть вождя стала наследственной в его семье, что сыграло огромную роль в деле стабилизации всей структуры. При этом личность вождя сделалась священной вне зависимости от его индивидуальных качеств и способностей, недостаток которых должен был восполняться опытом и знаниями помощников. Закрепленные же за семьей вождя привилегии и прерогативы теперь воспринимались всем коллективом как проявление высшего божественного статуса его персоны и безусловного его права распоряжаться всем достоянием протогосударства или формирующегося, структурирующегося племени, становившегося протогосударством. Вчерашний выборный вождь превращался, таким образом, в субъекта сакрализованной власти и высшей собственности, в священное «связующее единство» укрепляющегося коллектива.

Собственно, на этом и заканчивается формирование протогосударственных обществ со всеми их вновь созданными институтами и усложнявшимися функциями. В заключение стоит дать обобщенную дефиницию. Протогосударство (чифдом, вождество, племенное протогосударство) – это политическая структура, основанная на нормах генеалогического родства, знакомая с социальным и имущественным неравенством, разделением труда и обменом деятельностью, возглавляемая сакрализованным правителем с наследственной властью. Главной функцией этой структуры является административно-экономическая, отражающая объективные потребности усложняющегося общества. Структура знакома и с иными важными социальными функциями – с военной, медиативной (судебно-посреднической), интегрирующей и т.п. Именно в рамках этой переходной по типу политической структуры ее вождь из вчерашнего слуги общества, старавшегося завоевать общественный авторитет и с его помощью трудиться на благо коллектива, начинает становиться над обществом, стремится подчинить общество себе и стать его господином.

Описанный в предыдущей главе процесс генезиса пред– и протогосударственных институтов в основных своих пунктах – с бесчисленными вариациями и модификациями – универсален. Так или примерно так вызревали надобщинные политические структуры у всех народов и во все времена, вплоть до XX в., что засвидетельствовано полевыми материалами антропологов, сыгравшими едва ли не важнейшую роль в реконструкции этого процесса. Но как шло дело дальше? Как на базе небольшого и сравнительно примитивно организованного протогосударства, часто возникавшего на племенной основе (это особенно очевидно и типично для кочевников), формировались более развитые социально-политические структуры? Что при этом играло основную роль?

Следует снова напомнить, что здесь возможны варианты, причем решающего характера. Именно на основе привычной протогосударственной структуры гомеровской Греции произошла та революционная трансформация (социальная мутация), которая вызвала к жизни античную структуру, принципиально отрицавшую предшествовавшую ей. Но это уникальный случай, более нигде и никогда не повторившийся. А как было во всех остальных обществах, перешедших грань примитивного протогосударства? Как складывались характерные для неевропейского мира формы общества и государства, что было их структурной основой?

Сложившееся на основе земледельческой общины (в какой-то мере это относится и к кочевникам, но типичный вариант – именно земледельческий) протогосударство во многом восходит к нормам взаимоотношений и формам взаимосвязей, веками развивавшимся в рамках общины. Но на основе прежних норм и форм в новых условиях возникали институты иного, более совершенного и развитого типа, – они соответствовали укрупнявшейся и усложнявшейся социально-административной структуре протогосударства. О каких новых институтах идет речь?

В нашей стране, где менталитет XX в. воспитан на идеях марксизма, было еще сравнительно недавно твердо принято считать, что институтами, приходившими на смену первобытной общине, были институты классово-антагонистического общества, основанного на частной собственности и делении населения на классы прежде всего по признаку отношения к этой собственности (имущие и неимущие). Такого рода схоластическая презумпция привела к жесткому постулату, согласно которому все древние общества должны были быть так называемыми рабовладельческими с характерными именно для них антагонистическими классами рабовладельцев и рабов. В истматовском варианте XX в. эта идея марксизма превратилась в догму, была доведена до абсурда, несмотря на то, что сам Маркс был много более сдержан в этом смысле: в его схеме всемирной истории наряду с рабовладельческой (античной) формацией существовал, как о том упоминалось, и «азиатский» способ производства, характерный для Востока и отличавшийся от античного и иных европейских способов производства тем, что в восточных структурах не было частной собственности и классов, а альтернативой господствующему классу было само государство в лице организованного им аппарата власти.

В отличие от Гегеля, делавшего акцент на проблемы именно власти, причем в ее наиболее жесткой из известных человечеству до XX в. форме восточной деспотии, Маркс выдвигал на передний план собственность, говоря о верховной собственности государства на Востоке. Но что это такое – хотя бы с точки зрения главного для Маркса политэкономического критерия? Это собственность или все-таки власть? Сам Маркс, как то явствует из приводившейся выше цитаты, склонен был идентифицировать верховную собственность и государственный суверенитет. Однако до логического конца эта идентификация в его трудах доведена не была. Больше того, сама идея верховной собственности была подвергнута сомнению рядом авторитетных историков-марксистов – факт достаточно редкий, чтобы оставить его без внимания. Так что же все-таки первично в изучаемой нами структуре – деспотизм, беспредел власти или собственность, пусть даже не частная?