Олег Гордиевский - КГБ

Перед самым началом войны предупреждение о готовящемся нападении Германии поступило и от Треппера из Франции. Генерал Суслопаров, советский военный атташе при французском правительстве Виши, который передавал донесения Треппера в ГРУ в Москве, обычно очень скептично относился к этой информации. Как говорил Треппер, «каждый раз, когда я передавал донесения о подготовке Германии к войне против Советского Союза, он снисходительно хлопал меня по плечу и говорил: „Мой дорогой друг, я, конечно, перешлю ваши сообщения, но только, чтобы сделать вам приятно.“ Треппер позднее утверждал, что, когда 21 июня он сообщил, что война начнется на следующий день, Суслопаров сказал: „Вы сильно ошибаетесь. Сегодня я встречался с военным атташе Японии, который только что вернулся из Берлина. Он уверил меня, что Германия не готовится к войне. Мы можем верить его словам.“ Рано утром следующего дня Треппер был разбужен управляющим отеля, который буквально кричал ему в ухо: „Это случилось! Германия начала войну против Советского Союза!“

Хотя в отказе Сталина и его главных советников принять всерьез предупреждения о готовящемся нападении Германии была некая упрямая настойчивость, многие политики и аналитики в других странах также в разной степени ошиблись относительно истинных намерений Гитлера. Еще 23 мая 1941 года, менее чем за месяц до нападения на Советский Союз, британский Объединенный разведывательный комитет считал, что «преимущества Германии от заключения соглашения с Советским Союзом очевидны и возобладают над выгодами от начала войны с ним.» Одной из причин неослабевающего недоверия Сталина лично к Черчиллю были донесения от внедренных агентов НКГБ, которые сообщали, что оценка Уайтхолла германской угрозы России значительно отличается от содержания драматических предупреждений Черчилля о неизбежности нападения. Даже когда в начале июня правительство в основном пришло к мнению, что Германия осуществляет подготовку к войне против Советского Союза, Уайтхолл все еще ожидал предъявления Гитлером ультиматума, усиленного угрозой применения силы, а не начала военных действий без всякого объявления. И только 12 июня, всего за десять дней до начала войны, Объединенный разведывательный комитет наконец пришел к выводу, что «Гитлер окончательно решил покончить с препятствием в лице СССР и начать против него войну.» Таким образом, Объединенный разведывательный комитет оказался большим провидцем, чем большинство иностранных обозревателей. Верховное командование Японии, японские министр иностранных дел и посол в Москве считали, что сообщения о подготовке Германии к нападению на Россию были просто рассчитаны на то, чтобы скрыть планы вторжения на Британские острова. Ирония истории и в том, что телеграммы Осимы, посла Японии в Берлине, в которых он верно предсказывал нападение Германии, были с большим вниманием прочитаны в Вашингтоне (аналитики которого смогли их расшифровать), чем в Токио. Но даже в Вашингтоне некоторые высокопоставленные чиновники администрации были застигнуты врасплох, когда утром 22 июня началась операция «Барбаросса».

Интересно, что Сталин больше доверял самому Гитлеру, а не его генералам, которые, как он опасался, могли потерять голову от быстрых побед. Буквально за несколько дней до нападения Германии и в первые часы войны у Сталина возникла еще одна, третья по счету, теория «заговора». Все еще подозревая англичан в злом умысле с целью столкнуть его с Гитлером, а также опасаясь предъявления Гитлером ультиматума с требованием дальнейших уступок от Советского Союза, Сталин стал ожидать подвоха со стороны опьяненных успехом генералов Гитлера. По словам маршала Н.Н. Воронова, Сталин полагал, что «война между Советским Союзом и Германией может единственно начаться в результате провокаций со стороны фашистских милитаристов, и больше всего он боялся таких провокаций.»

«Провокация» занимала центральное место в видении Сталиным «заговорщической» обстановки в мире. Как и сам Сталин, Голиков, Берия и большинство сотрудников советской разведки рассматривали провокацию как неотъемлемое орудие непрекращающегося заговора, замышляемого капиталистическими странами против Советского Союза. Если СССР позволит спровоцировать себя капиталистам, он тем самым будет играть им на руку и временно потеряет контроль над ходом истории.

По мере поступления все большего количества донесений о передвижениях немецких войск накануне войны, Сталин начал зримо колебаться между необходимостью, с одной стороны, привести советские войска в состояние боевой готовности, и, с другой стороны, стремлением избежать (воображаемых) провокаций, подстраиваемых немецкими генералами. Вечером 21—22 июня Сталин позвонил генералу И.В. Тюленеву, командующему Московским военным округом, и приказал привести в состояние семидесятипятипроцентной боевой готовности войска противоздушной обороны. Но вскоре после этого Сталин сказал наркому обороны маршалу Тимошенко: «Мы начинаем поднимать панику на пустом месте.» Когда ему доложили о перебежчике с немецкой стороны, который утверждал, что война начнется на следующее утро, Сталин приказал расстрелять его за распространение «дезинформации». В половине двенадцатого ночи 21 июня, за три часа до начала «Плана Барбаросса», Народный комиссариат обороны наконец-то издал директиву о приведении войск в состояние боевой готовности (хотя эта директива так и не успела до начала войны дойти в некоторые военные округа). Однако командиры подразделений, которые спрашивали, могут ли они приказать открывать огонь в случае перехода немецкими войсками границы, получали ответ: «Не поддавайтесь на провокации и не открывайте огонь.» Уже после начала боевых действий Тимошенко позвонил генералу Болдину, заместителю командующего Западным специальным военным округом, и приказал: «Вы не должны предпринимать никаких действий против немецких войск, не поставив нас в известность… Товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немецким войскам.» Болдин в ответ прокричал в телефонную трубку: «Как же это может быть? Войска вынуждены отступать. Горят города, погибают люди!»

И только в 7.15 утра Наркомат обороны приказал советским войскам перейти в наступление. И все же Сталин по-прежнему цеплялся за надежду, что все происходящее — не начало войны, а «провокация» немецких генералов. Иллюзия «провокации» рассеялась у Сталина только к полудню первого дня войны. Сталин хранил полное молчание и не выступил перед советским народом. О начале войны советские люди узнали из обращения Молотова по радио. Первые восемь часов осуществления «Плана Барбаросса» Сталин провел, тщетно пытаясь не допустить перерастания «провокации» в войну. Он бомбардировал Министерство иностранных дел Германии радиограммами; он искал помощи у Японии и призывал ее выступить «посредником» для прекращения «кризиса». Тем временем вторгшиеся на советскую территорию немецкие войска захватили все железные дороги и мосты на направлениях главного удара, совершили налеты на сорок шесть советских аэродромов, уничтожив на земле около тысячи самолетов Красной Армии, а также начали быстрое продвижение вглубь страны на фронте шириной в 930 миль.