Олег Гордиевский - КГБ

Гопкинс, насколько известно, ни с кем не обсуждал свои случайные встречи с Ахмеровым. Об этих контактах на Западе узнали только от Гордиевского. Гопкинс умел хранить секреты, это была одна из причин, почему Рузвельт сделал его своим доверенным лицом. Мать Гопкинса отзывалась о нем так: «Я совершенно не понимаю его. Он никогда не говорит того, что в действительности думает.» Сын Гопкинса, Роберт, говорил, что во время войны отец даже пленарные заседания конференций союзников обсуждал неохотно. Ахмеров заинтересовал Гопкинса, сказав, что привез ему личные и секретные послания от Сталина. Он захвалил и улестил Гопкинса так же успешно, как сделал это с Сильвермастером, и заставил его поверить, что ему уготована уникальная роль в этот критический период развития советско-американских отношений. Из-за своих наивных представлений об агентах НКВД (в которых, по его мнению, шпиона угадать не легче и не сложнее, чем в их американских коллегах) Гопкинс вполне мог и Ахмерова принять не за того, кем тот был на самом деле. Он, вполне вероятно, считал Ахмерова неофициальным посредником, которого Сталин выбрал, не доверяя (и это его недоверие Гопкинс разделял полностью) ортодоксальной дипломатии. Точно известно лишь, что Гопкинс проникся необычным восхищением и доверием к Сталину. Вдохновленный Ахмеровым, он наверняка был переполнен чувством затаенной гордости из-за того, что пользуется доверием двух крупнейших лидеров мира.

Ни из лекции Ахмерова, ни из последовавшего разговора в КГБ Гордиевский так и не узнал, когда и как был установлен первый контакт с Гопкинсом. Но контакт этот уже был налажен ко времени первого приезда Гопкинса в Советский Союз летом 1941 года, сразу после немецкого вторжения. 16 июля 1941 года Гопкинс прибыл в качестве представителя Рузвельта в Англию для переговоров с Черчиллем и с членами «Военного кабинета». 25 июля он телеграфирует президенту: «Не могли бы вы сообщить, считаете ли вы важным и полезным для меня посетить Москву… Мне представляется необходимым сделать все возможное, чтобы русские держали постоянный фронт, даже несмотря на то, что они могут потерпеть поражение в настоящий момент.» Позже советский и американский послы в Лондоне Иван Майский и Джон Дж. Уинант утверждали, что их советы помогли в положительном решении вопроса о поездке Гопкинса. Ахмеров тоже претендовал на это.

«Оказанный Гарри Гопкинсу прием явно показывал, — писал Лоуренс Стейнгард, посол США, — что этому визиту придается чрезвычайное значение.» Никто из западных послов не получал еще такого приема. «Меня никогда не встречали так, как в России, — вспоминал Гопкинс. — Порой я ловил себя на мысли, уж не баллотируюсь ли я в президенты. Хотя детей я не целовал.» Гопкинс был обеспечен спиртным и съестным даже в предоставленном ему персональном бомбоубежище, в котором он, к своему величайшему удивлению, обнаружил запасы шампанского, икры, шоколада и сигарет. (Стейнгард жаловался, что ему никогда не предлагали вообще никакого бомбоубежища.) Во время ежедневных встреч с Гопкинсом Сталин полностью убедил его в своих возможностях как руководителя и в решимости России сопротивляться:

«Он ни разу не повторился. Речь его напоминала стрельбу его армий — уверенно и прямо в цель. Он поприветствовал меня несколькими словами по-русски. Коротко, крепко и гостеприимно пожал мне руку. Он тепло улыбнулся. Он не тратил попусту ни слов, ни жестов…. Он не заискивал. Не сомневался. Он убеждал вас, что Россия устоит перед наступлением немецкой армии. Он подразумевал, что и у вас тоже нет никаких сомнений…»

Гопкинс никогда не был сторонником теории или практики однопартийного коммунистического государства. Но, как писал его биограф, «всегда оставался искренним и даже агрессивным другом России и глубоко почитал колоссальный вклад России в победу в войне.»

Основной задачей поездки Гопкинса в июле 1941 года было выявление срочных и долговременных потребностей России в военном снаряжении. Он быстро сделал вывод, преимущественно из своих бесед со Сталиным, что Государственный департамент и Министерство обороны США, так же, как и английское правительство, сильно недооценили советский военный потенциал. Большое значение Гопкинса для русских объясняется в значительной степени его возможностью убедить Рузвельта в том, что помощь русским дело стоящее. Рузвельт говорил своему сыну Эллиоту: «Я знаю, насколько верит премьер (Черчилль) в возможность России выстоять в войне.» И, щелкнув пальцами, показывал ноль…. «Гарри верит больше. Он даже меня может в этом убедить.» Гопкинс удружил русским и тем, что настаивал на помощи без контроля. Американский военный атташе майор Айвэн Йитон убеждал Гопкинса требовать от русских права в качестве компенсации направлять на фронт военных наблюдателей. Посол Стейнгард позже сказал американскому журналисту, что был свидетелем, как в пылу спора эти двое (Гопкинс и Йитон) колотили кулаками по столу так, что тарелки прыгали. Заглянувший было посол быстро закрыл дверь, «поскольку не хотел оскорблять личного представителя президента, поддержав военного атташе.» Больше всего, по словам Йитона, Гопкинса рассердили его высказывания о Сталине: «Когда я начал говорить ему о личности и методах Сталина, он не выдержал и резко оборвал меня, сказав: „Я не намерен далее обсуждать этот вопрос“.

Сталин правильно понял, что непрофессиональная поддержка Гопкинса имела решающее значение в определении американской политики в отношении Советского Союза. Без этой поддержки Рузвельт вряд ли так быстро согласился бы пообещать военную помощь. Обещание этой помощи, данное летом 1941 года, задожило основу политики Рузвельта в отношении сотрудничества с Советским Союзом в годы войны. Гопкинс поддерживал усилия Сталина и СССР, стремясь предотвратить победу фашистов, а не из соображений приверженности коммунизму. Ахмеров, несомненно, воздействовал на Гопкинса, доставляя ему то, что называл «личными посланиями товарища Сталина». Одним из горячих желаний Сталина было смещение «антисоветски настроенных» официальных лиц, которые подрывали советско-американское сотрудничество. При косвенном участии Гопкинса был снят военный атташе в Москве Йитон. Он также устроил возвращение в Москву для контроля за поступлением помощи полковника Филипа Р. Феймонвиля, который уже был в Москве с 1933 по 1938 год и очень нравился русским. Феймонвиль был человеком доверчивым и к тому же настроенным просоветски. В свой первый приезд в Москву он оценил как «наиболее важный контакт» человека, который оказался капитаном НКВД, передавал русским секретные документы об армиях европейских стран и не сумел усвоить даже основ правил безопасности посольства. Когда военная разведка стала возражать против отправки Феймонвиля в Москву, Гопкинс отрезал: «Займитесь лучше его документами, он все равно поедет.» Гопкинс добился также замены посла Стейнгарда на том основании, то он не пользуется доверием Сталина. Гопкинс сумел убедить Рузвельта отправить в отставку и другого критика Сталина Лоя У. Гендерсона — в то время главы советского отдела в Государственном департаменте — несмотря на возражения госсекретаря Корделла Халла.