Светлана Богина - Революционер-народник Порфирий Иванович Войноральский

Сергей Кравчинский в послесловии к брошюре писал: "Русское общество! Перед тобой живая повесть о тех мерах "справедливости и законности", которых правительство... держалось относительно нас, социалистов, и которые заставили нас наконец прибегнуть к кинжалу как единственному средству самозащиты". Заключенным в этих централах нередко приходилось слышать, как зловещая тюремная тишина нарушалась чахоточным кашлем умиравших от туберкулеза или бормотанием и дикими криками душевнобольных. Даже самых мужественных борцов в эти минуты начинало угнетать сознание безысходности, обреченности. Когда такие мысли приходили в голову Войноральскому, он, стараясь их отогнать, думал о том, что жертвы не напрасны, что будущие поколения революционеров, вооруженные их опытом, добьются наконец осуществления их заветной мечты -- создания социалистической России, свободной родины крестьян и рабочих, образованных интеллигентных людей, братства разных народностей и национальностей России.

-- Мы знали, на что идем, -- думал Войноральский, -- и мы готовили себя к возможным лишениям, воодушевленные примером русских революционеров-декабристов, Герцена, Огарева, Чернышевского, его сподвижников и последователей. И если бы не вера в окончательную победу революции и готовность идти на все лишения ради великой идеи, то, наверное, невозможно было бы выдержать этих надругательств над человеческой личностью, этого бессердечия человекоподобных существ в царских мундирах, растленных самодержавным деспотизмом.

Сажин вспоминал, как над ним смеялись студентки в Цюрихе за то, что он специально выбирал самую грубую пищу, и старался есть как можно меньше, и спал хотя и не на гвоздях, но на голых досках, подражая Рахметову, герою романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Друзья говорили о нем: "Сажин приучает себя к тому, чтобы жить без пищи, ограничиваться воздухом и полой. Глядя на баланду вместо супа и засохший хлеб, который надо было очищать от золы, на жесткие нары, Сажин хвалил себя на то, что сумел подготовиться к таким условиям, и переносил их без тяжелых последствий". "Мы воспитывались на Чернышевском, а это хорошая школа революционной борьбы" -- таково было единодушное мнение узников каторжного централа.

А в Новобелгородском централе в это время шла настоящая война заключенных с тюремными властями, ее застрельщиком был Ипполит Мышкин. Узнав о том, что на территории тюрьмы есть мастерские, где работают уголовники, которые во время работы свободно общаются друг с другом (их запирали в камеры только на ночь), Мышкин стал требовать физической работы для всех заключенных. Мышкина за это посадили в карцер на 6 дней. Но он был настроен по-боевому: лучше умереть в борьбе, чем тихо лечь в тюремную могилу. Выйдя из карцера, он продолжал свою тактику -- крики и шум на всю тюрьму. На этот раз Мышкина поддержали другие заключенные. Но эти протесты и голодовка заключенных привели к уступкам только тогда, когда совпали с изменением обстановки в стране в связи с возникшей революционной ситуацией. Правительство Лорис-Меликова вынуждено было проводить тактику лавировании между реакционным и либеральным курсом в страхе перед распространением революционных идей и активизацией деятельности революционных народнических организаций, в том числе и перед тактикой террора, проводимой народниками. С конца 1879 г. стало заметно улучшаться положение заключенных и в харьковских централах; стали лучше кормить, появились мясные блюда и масло. Наконец, политическим разрешили заниматься физическим трудом: пилить и колоть дрова, заниматься столярными работами. В одной из камер в обоих централах поставили столярный верстак с инструментами и посадили мастера для руководства работами.

Было также разрешено заключенным иметь свой чай и сахар. Таким образом, стали принимать передачи от родственников. Наконец, оба централа посетил весной харьковский губернатор Грессер и в конце лета профессор гигиены Доброславский в целях доклада царю о положении здесь политических каторжан. А в это время в Новобелгородском централе Мышкин, вскрыв две доски пола, вел подкоп из своей камеры, пользуясь штукатурной лопатой (мастерком). Чтобы замаскировать подкоп и в то же время иметь одежду не арестанта, Мышкин добился согласия тюремного начальства на наклейку географических карт на холст. Карты получались удачные и даже стали находить сбыт у земств и других учреждений. Заказы прибывали, и пол камеры Мышкина постоянно был покрыт обрезками, маскируя выход. Кроме того, Мышкин сумел сделать себе костюм, в котором можно было бы появиться вне тюрьмы. Но случилось то, что и должно было случиться. При постоянных обысках в камерах заключенных подкоп Мышкина был обнаружен надзирателем. Его посадили в карцер, а потом перевели в другую камеру и установили за ним усиленное наблюдение. Но Мышкин задумал найти повод для того, чтобы его предали суду за нарушение тюремных порядков, и тем самым на суде, как раньше на процессе "193-х", он получил бы возможность обличить весь бесчеловечный режим каторжной тюрьмы, предать его огласке. С этой целью Мышкин во время тюремного богослужения по поводу царских именин ударил тюремного смотрителя Копнина по лицу. При этом Мышкин громко крикнул: "Вот тебе, мерзавец!"

Мышкина схватили, заковали в цепи, посадили на 6 суток в карцер и стали ждать указаний от высшего начальства. Но, к счастью для Мышкина и для всех политических "централистов", правительство готовило распоряжение о закрытии харьковских централов. Поэтому Мышкина объявили душевнобольным и перевели в Новоборисоглебскую центральную каторжную тюрьму (где пребывали в это время Войноральский и его товарищи), разрешив ему выходить на прогулки вдвоем с кем-нибудь из других заключенных.

Объявляя о появлении в тюрьме Мышкина и о разрешении с ним гулять вдвоем, надзиратель, показывая выразительно на свой лоб, сказал, что Мышкин не совсем здоров. Это было за два месяца до закрытия централов.

Наконец наступил незабываемый день: в централах объявили, что заключенных будут увозить через два дня в другое место, где условия улучшены. Два дня и две ночи никто не сомкнул глаз. Это ошеломляющее известие отогнало сон у людей, которые почти потеряли надежду выйти живыми из этих тюремных стен. Когда Войноральский взял в руки свою одежду, хранившуюся в цехгаузе, почувствовал на голове свою собственную шапку, все ликовало в нем: мы еще поборемся! Жизнь не сломлена! То, что творилось в душе у каждого, можно назвать воскресением из мертвых. Когда заключенных повезли на подводах в Харьков, они не могли наглядеться на окружающую природу осенней поры. Им казалось, что она была дивно хороша и солнце светило как-то необычно ярко. В Харьковской тюрьме объединили две группы заключенных из обоих централов. Кроме радостного волнения от встречи с товарищами, новобелгородцы испытали еще неожиданную радость, увидев Мышкина живым и на своих ногах. Они не знали, куда отправили его после смелого протеста с пощечиной тюремному смотрителю, но думали, что его или повесили, или изувечили. Политических каторжан посадили в поезд и повезли в Мценскую пересыльную тюрьму, расположенную в Орловской губернии. Эту тюрьму революционеры назвали "Мценская гостиница", и в известной мере это название было справедливо.