Елена Прудникова - Иосиф Джугашвили

Однако Ленин тут же нашел выход из положения. Совнарком сместил Духонина с поста главнокомандующего, назначив на его место первого, кто подвернулся под руку, — а под руку в тот момент подвернулся прапорщик Крыленко. А затем через головы всех и всяческих командиров Ленин обратился прямо к солдатам с призывом «взять дело мира в собственные руки», то есть явочным порядком прекратить войну — декрет-то принят! Те остатки армии, которые по каким-то причинам еще не дезертировали, восприняли политику нового правительства «на ура» и отправились брататься с немцами, которым война точно так же надоела. Попытавшийся противостоять стихийному замирению Духонин был убит собственными солдатами. Правда, армия после этого фактически перестала существовать, но раз она не существует, значит, и на Петроград не пойдет, не так ли?

Итак, проблема армии была решена кардинально. Теперь надо спешно заключать обещанный мир. И тут мирные инициативы большевиков получили второй удар — на сей раз в спину, из недр собственной партии. Дело в том, что сплоченная с виду партия внутри была неоднородна, и различные ее группы по любому поводу мгновенно вступали между собой в дискуссии. И вопрос о мире не стал исключением.

Состояла партия большевиков в основном из совершенно «отмороженных» «мировых революционеров»-теоретиков с небольшими включениями людей относительно разумных. Концентрация разумных людей в правительстве была, естественно, выше, чем в партии, но подавляющего большинства они не составляли.

И вот, когда пришла пора договариваться с немцами, «левые коммунисты» из партийных верхов — была там в то время такая фракция — внезапно родили идею «революционной войны». Идея была совершенно бредовая, но чрезвычайно завлекательная для неокрепших умов. А главное, она не требовала мыслительных усилий — в случае ее торжества ни думать, ни делать что-либо такое, чего не делали раньше, совершенно не требовалось. Заключалась эта идея в том, чтобы вместо замирения начать «революционную войну» с немцами, с целью продвижения «мировой революции» туда, где ей быть надлежит, то есть на Запад. А поскольку при имеющемся состоянии армии выиграть какую бы то ни было войну Россия никак не могла, то расклад событий предполагался следующим: начнется немецкая оккупация, дальше, согласна теоретическим разработкам левых, последует мужицкая партизанская война, в ходе которой страны-захватчики понесут такой урон, что их население возмутится и совершит наконец мировую резолюцию. Критиковать эту теорию не имело ни малейшего смысла, такие теоретические построения критике просто не поддаются, тем более что главный аргумент в подобных спорах был: «О Марксе, он не верит в мировую революцию!» Беда была не в существовании этой теории, а в том, что она была чрезвычайно популярна, в том числе и в ЦК, а вопросы в ЦК решались голосованием. Трудно сказать, чем бы все эти теоретические баталии закончились, если бы первый нарком иностранных дел Советской России Троцкий не выдвинул «срединную» идею: войну прекратить, но мира не заключать. По сравнению с «революционной войной» это было почти здравомыслие. Троцкого отправили на переговоры — это позволяло выиграть время и подумать, что делать дальше.

…И вот с такими кадрами надо было как-то ухитряться управлять государством — как в 1917 году, так и в 20-е, и в 30-е годы, ибо советская государственная верхушка в значительной своей части состояла все из тех же деятелей 1917 года, умевших сделать балаган из любой работы.

В Совнаркоме балаган начался сразу же после избрания. Сначала часть партийной верхушки во главе все с теми же Зиновьевым и Каменевым потребовала включения в состав правительства представителей от меньшевиков и эсеров. Когда их вместе с их предложениями послали подальше, припомнив все нюансы взаимоотношений с оными партиями, то они, обиженные, вышли из состава ЦК, а восемь их сторонников гордо удалились из Совнаркома. Вместо ушедших в Совнарком вошли четверо левых эсеров — тоже не легче… Правда, опыт руководства все имели примерно одинаковый, то есть никакого, так что замена была вполне адекватной, но если в верхах начнется такая свистопляска, то никто никакого опыта и не приобретет…

Очень быстро стало ясно, что управлять государством рожденные революцией властные структуры не могут, что надо искать людей хотя бы с более-менее конструктивным мышлением и опираться на них, по возможности, выводя из зоны действия партийной демократии. Уже 29 ноября ЦК создал бюро для решения самых важных, не терпящих отлагательства вопросов, — партия стала над властью. Реально страной правили, независимо от постов, те, кто вошел в это бюро, так называемую «четверку». Это были Ленин, Свердлов, Троцкий, Сталин.

Так Иосиф вступил во вторую половину своей жизни, и эта новая жизнь была совсем другой и требовала от него иных качеств, чем раньше. До сих пор он был Кобой — мстителем, борцом, а теперь, можно сказать, на новом уровне реализовалась его ранняя, детская мечта стать волостным начальником. И вот он стал одним из начальников всей России и теперь может строить то царство справедливости, о котором мечтал. Правда, пока что было не до справедливости — сперва надо хотя бы отбиться от врагов, накормить и защитить от бандитов население, как-то обеспечить выживание столиц, поскольку до провинции все равно не дотянуться. А там видно будет…

Будучи одним из первых людей в государстве, в новом правительстве Сталин получил смешной пост наркома по делам национальностей. Существование оного министерства никакой насущной государственной необходимостью не вызывалось, это было в чистом виде дитя теории и личных амбиций. У Ленина имелся пунктик по поводу «великорусского шовинизма», а в партии присутствовало множество национально озабоченных, особенно поляков и латышей (самые озабоченные были именно они, а не евреи, как можно бы подумать). Ну и решили наркомат создать. А поскольку Сталин был признанным специалистом по национальному вопросу, то кому же и становиться наркомом, как не ему?

Впрочем, получив назначение, Сталин палец о палец не ударил, чтобы как-то поставить работу, и новая структура так и осталась бы чисто бумажным построением, если бы в начале ноября ему не дали помощника, некоего Пестковского. Товарищ успел уже за столь мизерный срок поработать в ВРК, Наркоминделе и Наркомфине и, по-видимому, был столь «ценным» кадром, что все ведомства от него избавлялись. И вот теперь, после всех странствий по ведомствам, он попал к Сталину, которому для его наркомата годился кто угодно.

Пестковский нашел наркома где-то в смольнинских лабиринтах.

— Товарищ Сталин, — спросил он. — Вы народный комиссар по делам национальностей?