Николай Устрялов - Итальянский фашизм

1891 г. в Европе 461,843 (23,29%), в Африке 75,212 (3,79%), в Азии 8,602 (0,43%), в Океании 4,365 (0,22%), в Америке 1,433,184 (72,27%), итого 1,983,206.

1901 г. в Европе 654,053 (19,56%), в Африке 167,837 (5,02%), в Азии 10,643 (0,32%), в Океании 6,141 (0,18%), в Америке 2,505,876 (74,92%), итого 3,344,548.

Эта таблица [9] Эту таблицу, равно как и другие данные об итальянской эмиграции, см. у Robert Michels, «Sozialismus und Fascismus», Munchen, 1925, с. 59-120. Там же и библиографические указания. Ср. также Tommaso Tittoni, «Modern Italy», London, 1922, с. 209-230; Перт Рысс, цит. соч. с. 125-137. свидетельствует о неудержимом сокращении эмиграции в Европу и о решительном перенесении центра тяжести ее в Америку. К 1908 году общая цифра итальянских эмигрантов уже превышала пять миллионов человек, причем тяготение к Новому Свету проявлялось с возрастающей очевидностью. Словно образовались «итальянские колонии без итальянского флага», и находились уже романтики, которые готовы были видеть в мирной колонизации Южной Америки чуть ли не бескровное осуществление мечтаний о Magna Italia, создание «второго итальянского отечества». Но с точки зрения национально-государственной такой романтизм, разумеется, не выдерживал никакой критики.

Английская колонизация делала мир английским: с колонистами приходил английский флаг, или, по крайней мере, английский язык. Италия явилась в современный мир поздно – она пропустила сотни удобных случаев и миллионы квадратных километров земли. Вместе с тем она не имела за собою и качеств британской крови – ни гордой непреклонности первого в мире правительства, ни холодной настойчивости смелого, предприимчивого народа. Не отважные викинги, не рыцари наживы, охваченные жадностью, и не рыцари крестовых походов, пронизанные идеей, – были пионерами итальянской эмиграции; ими были безвестные и безродные бедняки, спасавшиеся беженством от нужды. Они шли не править, не господствовать, а повиноваться, изворачиваться, служить ради куска хлеба. Они стремились в чужие, крепкие государства, в края, дышащие, как им казалось, обильем, и не несли с собою ни итальянской культуры, ни итальянской государственности. И как редко могли они похвалиться хорошим отношением к себе на новых местах! Сколько унижений, недружелюбия, подчас заслуженного, даже враждебности приходилось им переживать! Взять хотя бы положение итальянских поселенцев в Тунисе, кем-то остроумно названном «итальянской колонией, возглавляемой французами». На 35 тысяч французов в 1910 году там жило 125 тысяч итальянцев, занимавшихся плодотворным хозяйственным трудом в этой цветущей колонии. И непрестанно терпели они всяческие стеснения [10] Michels, цит. соч. с. 121-133. Французские данные за 1926 год рисуют уже существенно иную картину соотношения итальянцев и французов в Тунисе: 89,216 итальянцев и 71,545 французов (см. Col. Godchot, «B.Mussolini et la Tunisie», «La Revue mondiale», 1927, № 3, p. 256). . В 1896 г. Франция заключила даже специальное соглашение о неувеличении итальянских школ в Тунисе. Но с 1896 до 1910 число итальянских обитателей Туниса утроилось; им оставалось посылать детей во французские школы, да и это бывало не так легко. Итальянские рабочие также претерпевали различные ущемления по сравнению с французскими. То же, и еще более, землевладельцы. Нечего говорить, что французский капитал пользовался повсюду исключительными льготами. И лишь война 1914 г. принесла итальянскому населению Туниса ряд облегчений, обусловленных соображениями тогдашней большой политики.

Понятно, что проблема эмиграции должна была волновать и волновала итальянское правительство. Бороться с непродуктивным отливом излишка населения можно было различными средствами: интенсификацией земледелия, запрещением оставлять земли необработанными, заселением болотистых мест (внутренняя колонизация) и т.д. Но все это паллиативы. Значительно более действительное средство – форсированная индустриализация страны: путь предвоенной Германии. «Для растущего народа, – писал Науманн, – есть лишь один способ избегнуть нищеты: он должен стать народом машин». К XX веку Италия тоже вступила на этот путь промышленного, машинного развития. Но он был ей труден: бедная железом и особенно углем, лишенная промышленных навыков и традиций, она принуждалась выдерживать конкуренцию на мировом рынке с гигантами современного капитализма. Реальная плотность ее населения (т.е. за вычетом непригодных земель) уже в 1910 году превысила 175 человек на квадр. километр, в то время как ее народное хозяйство могло удовлетворительно прокормить, в сущности, не более половины этого количества. Рост населения безостановочно продолжался (4 рождения на один брак), свидетельствуя о жизнеспособности народа, но тем настоятельнее требовала разрешения проблема эмиграции. Выход намечался с неумолимой необходимостью: Италии нужны свои колонии.

Ей нужны колонии для экспорта избыточного населения: «империализм бедняков». Ей нужны колонии и для развития национальной промышленности и, мало того, даже для воза продуктов первой необходимости, которых ей у себя тоже недостает [11] Хлебные злаки за пятилетие 1903-1913, по данным римского института сельского хозяйства: своей продукции 84,299 тысяч квинталов, ввоз 20,870 т. квинталов. В 1924: своей продукции 81,424 т. квинталов, ввоз 23,975 т. (П. Лященко, «Русское зерновое хозяйство», Москва, 1927, с. 68-69). . Сама история толкает ее на торную дорогу активной империалистической политики. Не она первая, не она, конечно, и последняя: на наших глазах Япония переживает во многом аналогичный процесс. Жизнь – борьба. Несправедливо, что «поздно приходящие» остаются за флагом. Если есть борьба классов, то не менее закономерна и борьба рас, наций, государств. Обидно, что народы-господа, нации-плутократки высокомерно повелевают международному хозяйственному и политическому рынку. Не за горами – переоценка исторических ценностей!

Так год за годом, движимая непреклонными экономическими импульсами, развивала в себе боевое националистическое сознание итальянская государственность. Всем здоровым нациям присущ инстинкт экспансии, свойственна «воля к мощи». Сильный народ носит в самом себе логику собственного роста, и место его в мире определяется не замкнутым кругом формальных правовых императивов, а бесконечным и существенным разумом истории. Гегель прав в своем гениальном изречении: «всемирная история – всемирный суд».

В итальянском империализме звучат оригинальные ноты своего рода «пролетарской» борьбы: империализм трудящихся классов, жизненно заинтересованных в расширении отечества. Любопытно, что идея «своих колоний» была привита общественному мнению Италии в значительной мере социалистами: Лабриола высказывал ее еще в 1902 году, указывая на Триполи. Как во времена Risogrimento тесно переплетались мотивы национального и социального освобождения, так и теперь империалистическая тенденция окрашивалась в освободительный цвет. «Что социализм для пролетариата, то для итальянцев – национализм: орудие освобождения от нестерпимого гнета. Что пролетариату буржуазия, то для нас французы, немцы, англичане, американцы, будь то аргентинцы или янки: богачи – вот наши враги» (Коррадини). Итальянская эмиграция таскает каштаны для чужих богачей; – она должна работать на себя, на Италию!