Кэролли Эриксон - Мария кровавая

Эдуард начал правление в атмосфере ничем не затуманенной благожелательности. Советники, чиновники и подданные приветствовали его как Давида, Самуила и «молодого Исайю», возвеличивая красоту юного короля, его ум и добродушие. Прославленный как «добросердечнейший из всех живущих в этом мире», он был не по возрасту серьезен. «Ему еще нет и десяти, — писал один из наблюдателей, находившийся в эти дни при дворе, — а кажется, будто он уже вроде как родитель». Мало кто из восхищавшихся тогда понимал, что очень скоро Эдуард превратится в некий символ продолжения правления Тюдоров, манипулировать которым станут амбициозные и вероломные люди.

В своей привязанности к Эдуарду Мария не отставала от Генриха. Начиная с самого раннего детства она никогда не забывала послать ему подарок, например, вышитый костюм из малинового атласа или усыпанную рубинами золотую брошь с образом Святого Иоанна Крестителя, и он в ответ посылал ей корзины овощей, а когда научился писать, присовокуплял к подаркам короткие, аккуратные письма на изящной латыни. Эти письма были скорее школьными упражнениями, чем выражением братских чувств, однако искренняя любовь Эдуарда к Марии сквозила сквозь риторику. Например, в одном из писем обращает на себя внимание следующий пассаж: «Я пишу тебе, наверное, не чаще, чем другие, а может быть, и реже и все же люблю больше, чем они. Ведь свой самый лучший костюм я надеваю реже, чем остальные одежды, однако люблю его больше». Когда Мария болела, он писал ей сочувственные письма и всегда передавал приветы ее фрейлинам. А однажды — ему тогда было всего восемь лет — он почувствовал потребность напомнить сестре, что «единственная настоящая любовь — это любовь к Богу» и что ее чрезмерное пристрастие к наслаждению танцами и представлениями может повредить благоприличию. Он советовал ей избегать «иностранных танцев и развлечений, которые не подобают христианнейшей из принцесс». По словам Джейн Домер, камеристки Марии, которая много времени провела в обществе Эдуарда, когда тот был ребенком, и чьи автобиографические записки содержат ценные наблюдения о периоде его правления, а затем правления Марии, молодой король от общества сестры «получал особое удовольствие». Он относился к ней с уважением и почтительностью, как к матери, обращаясь за советами и обещая держать в секрете все тайны, которые она ему доверяла.

После восхождения Эдуарда на престол отношения между ним и сестрами осложнились — возник ритуальный барьер. За трапезой они должны были сидеть на более низких лавочках (не стульях). Этикет также требовал, чтобы они размещались подальше от королевского балдахина, который ни в коем случае не должен был их покрывать. Даже разговаривая с братом наедине в его апартаментах, они не осмеливались присесть в кресло, а только на скамейку или подушку, и при его появлении требовалось несколько раз опуститься на колени. Впрочем, подобный ритуальный барьер вряд ли мог сравниться с тем, который возвели для Марии регент и Тайный совет. Для этих политиков она служила помехой как с дипломатической, так и конфессиональной точки зрения. Они считали принцессу потенциальной вдохновительницей недовольства, а может быть, и мятежа. А раз так, то ее следует держать подальше не только от короля, но и от двора.

Необходимость такого отношения к Марии диктовалась также и целями, которыми были одержимы временщики. Их программа предполагала перестройку политической и религиозной жизни страны и была очень далекой от взглядов Марии и ее последователей, составляющих значительный процент населения. По указке регента парламент отменил многие законы и установления Генриха, некоторые из которых были действительно вредными. Например, были отменены законы о предательстве, утверждавшие авторитарную власть Генриха, и теперь монарху было гораздо труднее добиться того, чтобы суд признал кого-либо виновным в предательстве. При полном одобрении регента и Совета было разработано и принято новое социальное законодательство, ставящее целью выкачивание капиталов из развивающейся текстильной промышленности и восстановление старых порядков в сельском хозяйстве, разрушенных из-за так называемого огораживания общинных земель для выпаса овец. Что же касается религиозного законодательства, то для Марии и других, разделяющих ее взгляды, все изменения были исключительно негативными. Религиозные установления Генриха были поспешно отброшены, с тем чтобы расчистить дорогу бескомпромиссному протестантству.

Религиозную жизнь в стране английский король калечил уже более десяти лет. Папа был унижен, а его власть в Англии отменена; институт монастырей выкорчевали с корнем, а сами монастыри разграбили; число святых таинств было сокращено до трех, а поклонение святым и обращение к ним с молитвами осуждено. Это привело к тому, что с теологической точки зрения возникла большая неразбериха во всех вопросах веры, таких, как месса, спасение души и так далее, а поскольку многих, кто пытался в этой неразберихе разобраться, сожгли заживо как еретиков, то все пребывало в том же самом состоянии.

В результате этой антиклерикальной политики появилась острая ненависть к духовенству. Тлевшее под спудом глухое недовольство богатством церкви и ее привилегиями вырвалось наружу. Все, что когда-то почиталось святым, было повсеместно осквернено. Духовенство осмеяно. Движения головой («покачивания»), которые совершал священник во время мессы, сравнили с обезьяньим кривляньем. Святых оскорбили, пресвятую Деву Марию унизили. Папу осудили как «пособника сатаны», и регент заявил, что среди простого народа «имя папы столь же ненавистно, как имя самого дьявола». Покаяния и посты были отменены как ненужные; чистилище тоже было отменено как фантазия священников. Людям сказали, что крещение — это чепуха. Мол, вы с таким же успехом можете дома окунуть ребенка в таз с водой или в придорожную канаву. А что касается святой воды, то ее можно употребить на изготовление бараньего бульона, если, конечно, добавить немного лука; она может служить также неплохим снадобьем, «когда лошадь натрет спину». Обращаться за помощью к святым — это все равно что «швырять камни против ветра», поскольку помощи святые могут оказать людям не больше, чем жена своему мужу. А священники, виновные во всех этих обманах и заблуждениях, с точки зрения протестантских проповедников, были немногим лучше слуг дьявола. Их тонзуры они называли «клеймами, которыми метят шлюх папского престола».

Правление Эдуарда ознаменовалось тем, что очень скоро эти оскорбления уступили место обыкновенному насилию. Не до конца разрушенные монастыри и храмы грабили до тех пор, пока там не осталось ни единого святого образа. Алтари все были сломаны, гробницы превращены в руины, витражные ркна разбиты и превратились в кучи осколков цветного стекла. Враждебность выплеснулась в дома и на улицы. Людей убивали за то, что они направлялись в церковь, священнослужителей били и унижали. Владельцы гостиниц меняли названия своих заведений, чтобы их не заподозрили в религиозных предрассудках. «Приют ангела» превратился в «Солдата и горожанина», «Колесо Святой Екатерины» — в «Кота и колесо». Даже король Эдуард, стремившийся поскорее очистить общество от всех пятен папства, возражал против того, чтобы орден Подвязки связывали со Святым Георгием.