Кэролли Эриксон - Мария кровавая

Назревал открытый конфликт с Советом, потому что долго избегать его было невозможно. Когда же он наступил, принцесса заявила, что единственным ее защитником будет император Правда, в искренность этого заявления верится с трудом. Мария прекрасно осознавала, что кузен император — так же как и прежде ее отец — склонен выслушивать ее лишь тогда, когда она принимает позу раболепной беспомощности, и поэтому, говоря Ban дер Дельфту, что «ее жизнь теперь находится руках Карла», наверняка преувеличивала свое отчаяние. Конечно, сейчас Мария уже не была той охваченной ужасом девушкой, которая в 30-е годы смотрела на императора почти как на Спасителя, однако она хорошо помнила, какое значение в эти тяжелые годы имели для нее Карл и его сестра. Она показала послу их выцветшие письма, которые они писали ей больше двенадцати лет назад.

«Эти письма, — заверила она Ван дер Дельфта, — мои самые ценные реликвии. Я их постоянно перечитываю и получаю от этого огромное удовольствие».

Надо полагать, Карла мало тронуло то, что Мария так бережно хранит его письма. Однако его озаботила ситуация в Англии. Сейчас статус Марии как наследницы престола для императора был очень важен, потому что Карл наверняка еще не отказался от надежды присоединить Англию (с помощью Марии) к империи Габсбургов. По поводу ее безопасности до него доходили противоречивые сообщения. Во Фландрии говорили, что проникновение Томаса Сеймура в королевскую спальню было только первым шагом широкого заговора, направленного на устранение Эдуарда и Марии. Во Франции некоторые считали, что именно Мария и раскрыла этот заговор. В самой Англии Пэджет полагал «ясным во всех отношениях», что адмирал намеревался покуситься па Эдуарда и его сестер, так как давно уже советовал заточить Марию в Тауэр.

Карл вряд ли верил, что идея заговора зародилась внутри Совета. Впрочем, это было не важно, потому что у него и без того к английскому правительству накопилось немало претензий. Отношения между державами уже долгое время портили, кроме всего прочего, коррупция чиновников, ведущих дела с иностранными купцами, — особенно тех, кто занимался таможенными сборами, — а также чуть ли не открытое пиратство английских государственных деятелей. После ареста Томаса Сеймура выяснилось, что тот накопил огромные богатства, присваивая себе собственность фламандских купцов. Это была его доля, которую адмирал получал от сообщников-пиратов. Преемник Сеймура на посту лорд-адмирала, лорд Клинтон, продолжил сотрудничество с каперами и тоже накопил богатства, награбленные с фламандских кораблей. Когда его обвинили в нанесении ущерба иностранцам, он притворился, что не ведает, о чем идет речь. Никакой справедливости фламандские моряки в Адмиралтейском суде ни разу не нашли, а пошлины, которые собирали таможенные чиновники, в два раза превышали те, что требовал закон.

Казалось, что английская государственность разрушается прямо на глазах, причем с ужасающей скоростью, и это наносило интересам империи значительный ущерб. По этой причине Карл, получив письмо от Марии, которое она написала ему в апреле, после визита Ван дер Дельфта, был более чем предрасположен сделать для нее все возможное. Она писала, что в Англии наступили «очень скверные времена» и что положение католиков здесь плачевное, заметив, что «после Бога наше единственное спасение — это Вы, Ваше Величество». «Никогда еще мы не испытывали такой огромной необходимости в вашей помощи», — продолжала она и, ссылаясь на то, что недавно принятые законы сделали дозволенной лишь англиканскую церковную службу, настоятельно просила Карла сделать все возможное, чтобы она могла «продолжать жить в старой вере и в мире со своей совестью». «Я ни за что на свете не откажусь от католической религии, веры моей матушки, — клялась Мария, — даже если меня будут принуждать под угрозой насилия».

В конце мая, как раз перед летними волнениями, Карл начал давить на регента и Совет, требуя освободить Марию от обязанности подчиняться законам государственной религии. Ван дер Дельфт просил Эдуарда Сеймура выдать Марии «охранную грамоту», гарантирующую, что ее не будут принуждать отказываться от своей веры и переходить в новую. От положительного решения вопроса Сеймур уклонился, заявив, что не имеет полномочий отменять принятые парламентом законы и что даже если бы имел, то все равно не смог бы гарантировать нечто, представляющее опасность для государства.

«Разве это возможно, — сказал он, — чтобы король и его сестра, к которой в случае его смерти перейдет вся власть, потому что она является наследницей престола, исповедовали разные религии? Это определенно может привести к возникновению распрей и даже к гражданской войне. Пока Мария может продолжать отправление религиозных обрядов по своему усмотрению, но на будущее никаких заверений я дать пе могу».

Император негодовал и поручил послу удвоить усилия, «направляя всю свою ученость и ум на то, чтобы регент не мог интерпретировать наши слова как некие угрдзы или вообразить, что мы можем прибегнуть к насилию». У Ван дер Дельфта была сложная задача: следовало быть настойчивым, но остерегаться, чтобы его ни в коем случае не заподозрили в шантаже. Даже для Шапюи это было бы трудно, а он был куда более искусным дипломатом.

В первый день официального введения повой церковной службы в резиденцию Марии явились два уполномоченных Совета, секретарь Питри и канцлер Рич, и сообщили, что принцессе и всему ее окружению подлежит принять религиозный «Акт единоверия». Мария твердо заявила, что подчиняться этому акту не станет, но острого столкновения в тот раз не произошло, потому что советники пе собирались заставлять ее силой, а хотели лишь поставить в известность. Тем не менее вскоре после этого Мария получила послание с настоятельным требованием выполнить «Акт единоверия». Марии также предписывалось, причем в безапелляционной форме, прислать на заседание Совета своего управляющего сэра Роберта Рочестера и капеллана доктора Хоптоиа.

Прочитав послание, Мария разгневалась и указала в ответном письме, что капеллан, к сожалению, болен, а управляющего отпустить она не может, так как ои ей необходим здесь. Что же касается католических месс, которые служат в ее доме, то она считает, что это не может являться и не является нарушением законов, заметив далее: «Кроме тех, которые вы недавно придумали, но они никак не обязывают мою совестью Затем Мария сделала советникам выговор за то, что они нач рушили обет, который дали „на Библии“, обязуясь не нарушать религиозные установления, введенные Генрихом, —„Порочные результаты ваших изменений, — писала она, — очевидны каждому беспристрастному человеку. Вот сейчас, когда я пишу это письмо, в Девоне и Норфолке зреют мятежи. Своей неразумной деятельностью вы прогневали Бога и лишили спокойствия государство, и я никогда не окажу поддержки вашим нововведениям, даже если меня станет принуждать к этому брат Эдуард, находящийся до достижения совершеннолетия у вас в подчинении“.