Николай Бондаренко - Консервативный вызов русской культуры - Белый лик

Публикация отрывков из "Бесконечного тупика" и статей вызвала со стороны советской интеллигенции поток оскорблений. Даже вполне невинное название книги вызвало злобную ругань: "Бесконечный тупик" (кстати, посвященный автором памяти умершего отца) советский литературный критик Немзер назвал "Колхозный еврей" и "Вислоухий лопух", а критикесса Н.Иванова заявила, что это эвфемизм женских половых органов. Сама по себе травля в печати не произвела на Г. серьезного впечатления - по обстоятельствам жизненного опыта он чрезвычайно устойчив ко всякого рода оскорблениям и обидам. Однако постепенно выяснилось, что контролирующая книжный рынок советская интеллигенция сознательно отказывается публиковать его книгу, так как видит в Г. опасного социального конкурента ("лидера молодого поколения"). Ввиду этого с начала 1994 года Г. вообще прекратил какие-либо контакты с российской общественностью и решил издавать все свои произведения самостоятельно - методом самиздата. Двусмысленная ситуация вокруг имени Г. сложилась в значительной степени потому что для него творчество не обладает самостоятельной значимостью, а является серией адаптивных текстов, позволяющих, как ему кажется, вести индивидуалистическое существование в стране, где индивидуалистический тип поведения подвергается остракизму. Для Г. интеллектуальная деятельность представляет личный интерес, но ему совершенно не нужны оппоненты и тем более читатели, совершенно не нужен какой-либо законченный результат его мыслительной деятельности. Все его произведения написаны для социальной реализации и не имеют самостоятельного значения. Для Г. сама публикация есть ошибка, попытка диалога - ошибка еще большая. К своим оппонентам он относится как к опасным невеждам, вроде чеховского "злоумышленника" - ведь полемизируя с его взглядами, они разрушают тем самым орудие социальной защиты личности, принимая пеструю расцветку маскировочного халата за эпатаж художественной нормы. В сущности, Г. не является ни писателем, ни философом. Если для подлинного писателя или мыслителя творчество есть экстатический момент, жизненная кульминация, то для Г. это - жизненная ошибка, результат компромисса и унизительной "траты себя". Кстати, поэтому нелепы фобии советской интеллигенции по поводу социального лидерства Г. У него не только отсутствует тип социального поведения литератора, но и просто-напросто нет каких-либо реальных знакомств в среде советских писателей или философов. При таком мировосприятии трудно говорить о какой-либо связной философской концепции. Достаточно условно философские взгляды Г. можно определить как "трагический рационализм". Для его жизненного опыта все проявления иррационального происходили в виде первобытной русско-советской глупости, глупости смертоносной и к тому же уродливой. Если можно говорить о притягательности религиозного или литературного иррационализма, то атеистический иррационализм советского государства нелеп абсолютно. У него нет даже зацепки "социальной детерминации", ибо это отказ от разума не ради красоты или веры, а ради самого разума: то есть нигилизм абсолютный, следовательно - вульгарный. На фоне этого разум эстетичен уже сам по себе. Но разум также абстрактен, потому что за свою жизнь Г. не видел реально ни одного действительно умного человека. Разум силен, но слаб его носитель, никогда не выдерживающий божественной задачи. "Разум велик, человек - слаб". Самое элементарное и самое безнадежное проявление этого - смертность конкретной личности. Свое произведение Г. посвятил отцу - слабому и униженному русскому разуму, замечательному русскому народу, но народу интеллектуально обиженному, наказанному за какие-то метафизические проступки. Быть может - за врожденный артистизм и чувство слова, быть может - за самовлюбленную безответственность, а быть может - просто "ни за что". Жизненная философия Г. - это не "истина" и даже не "поиск истины", а "мудрая ошибка". И высший тип этой мудрой ошибки, которой он, к сожалению, в жизни никогда не совершал,- "любовь". Любовь есть безумная переоценка личности другого (чужого) человека, искупаемая этим другим человеком. Если любящее сердце считает другого единственным, а тот в свою очередь считает таковым любящего, то взаимное наложение ошибок превращается в истину. В сущности, доведенный до отчаяния хаосом русской бытовой жизни, Г. всю жизнь мечтал только об одном - о спокойной семейной жизни с любящей женой и детьми. Ирония в том, что, пока он боролся за уютный мир частной жизни, в психике и в самом составе души произошли такие изменения, что именно этот абсолютно враждебный мир анонимного коллективистского хамства и стал родным, или, по крайней мере, относительно понятным, привычным, СПОДРУЧНЫМ. Г. пережил трагедию одиночества так глубоко, что навсегда остался наедине с самим собой в замкнутом пространстве сюжета.

"Октябрь - что это? Полный крах, или есть в последующих событиях какой-то смысл, пусть темный, но смысл? Может быть, есть. Может быть, хотели из России сделать процветающую Францию с отличным пищеварением и давно выжранным червями мозгом. Потеряли и мозг, и тело разрушили язвы, но остался человек, пускай кости и череп человека, но человека. А не полусущества-полумеханизма...

И кто-то, я знаю, плачет, любит... А во Франции не могут даже задаться подобным вопросом. Некому. И может быть, это страшнее. Самый страшный недуг - дебил со счастливой улыбкой и прозрачными глазами. Франция развитое общество. И оно живет своей сложной жизнью - там есть идея. Чужая. И живут французы для чужого. Мудрого, может, даже гуманного и рачительного хозяина, но... чужого. А русские не захотели. С кровью, с мясом выдрали, потеряли все, почти все, разрушили и уничтожили национальные святыни, но сохранили большее. Россия еще поднимется... Как бы то ни было. Сейчас ясно одно: Россия единственная страна мира, где господство над историей не удалось. По крайней мере - "не завершилось"..."

Из "Бесконечного тупика"

Дмитрия Галковского

ДВОРЯНИН ИЗ БАРАКА

Примечания к книге

Дмитрия Галковского

"Бесконечный тупик"

1. Примечание к с. 321.

"А кто ведь я? - Дворянин из барака. Конечно, это и привело к совершенно ненормальным видам взаимодействия с действительностью. В кривом зеркале элитарного гонора..."

Дмитрий Галковский написал свою книгу "Бесконечный тупик". Написал с гонором русского дворянина, но, будучи дитем барака, скрыл, а вернее, прикрыл свой гонор, во-первых, формой якобы "философского романа", во-вторых, приписав свои мысли, гипотезы, рассуждения, сверхсмелые выводы якобы своему литературному герою Одинокову...

2. Примечание к с. 416.

"Вообще, если уж приводить параллели, то по темпераменту, по душевным склонностям из всех русских философов я ближе всего к Алексею Степановичу Хомякову. Но, хе-хе, с одной небольшой поправочкой, Хомяков - русский помещик. Я - советский мещанин..."